Наконец, я принесла стопку сочинений в класс. Каждый писал лишь на одну из трех тем. Только Катя перевыполнила программу. Самые интересные сочинения я зачитывала вслух, поругивая за стиль. Об ошибках я не говорила, а просто отметила их в тексте красными чернилами. И в журнал поставила отметки только за содержание, утешая себя тем, что грамматика больше относится к русскому языку, чем к литературе.
— А мои сочинения? — сорвалось у Кати, когда я раздала все тетрадки.
— Тебя интересует отметка?
— Нет, вообще…
Самолюбие не позволило ей продолжать.
— Твои сочинения не плохие, но очень личные, поэтому я и не говорю о них в классе. Вряд ли ты их писала в расчете на публику…
Катя опустила голову и закрутила кончик косы.
— Так что я поставила тебе пять, а разбирать буду после уроков…
Я понимала ее переживания. В последнее время ее вдруг охватило честолюбие. Она прочла «Жана Кристофа» и заявила, что таланту всегда прощают тяжелый характер. А так как характер у нее плохой, единственное спасение — открыть в себе талант. Она решила попробовать силы на писательском поприще.
— Марина Владимировна! — сказала она после уроков, когда мы остались одни в классе, — мне важно только одно: есть в моих сочинениях искра божия или нет?
Она в упор смотрела на меня горящими глазами.
— Читать их интересно…
Щеки Кати покраснели.
— И только?
— А ты хочешь, чтобы я объявила тебя гением?! Не смогу, при всем желании. Тем более, что половину твоих записей я отнесла за счет преувеличения…
— Как вы можете…
— Искреннего преувеличения — прервала я, — но меня больше поразило, насколько ты, оказывается, эгоистична дома. Ты подмечаешь, что тебе не делают, что не дают, а что делают не видишь?!
— Но ведь они обязаны, раз меня родили…
— А ты им ничем не обязана?
— Я же слушаюсь… — Катя дернула плечом. — Но вот уважать не могу. Отца я все-таки еще уважаю, он не только для себя живет… А вот мама… Понимаете, это, конечно, нехорошо, так говорить, но она — мещанка.
— А твоя тетя Ина — не мещанка?
Катя помолчала, потом медленнее, чем обычно, явно выбирая слова, сказала:
— Не знаю, но, по-моему, есть мещане сверху, а есть — изнутри. Ина не фальшивит, она — вся нараспашку, она и не претендует на особое уважение. Хотя, я слышала, она очень хороший врач, очень добросовестная, у нее в Ленинграде много друзей среди больных. Но она об этом никогда не говорит… Понимаете, по-моему, она просто осталась девчонкой в душе, не выросла. Иначе ни за что бы так меня не понимала…
— Но ты писала, что твоя мама — хороший библиотекарь, что она любит свою работу. Очевидно, «мещанство» — не исчерпывает ее сущности как человека.
— Я понимаю. — Катя закрутила кончик косы. — Только обидно. Так хотелось, чтобы она была необыкновенной, героической. И чтобы она не поучала меня, а слушала, давала высказываться…
— Но ведь необыкновенность — это не только необыкновенные подвиги. Это и творческое отношение к своей работе, и смелость в отстаивании своих убеждений, и бескорыстная доброта.
— Этим всем мама не страдает, — сказала Катя со смешком. — Она презирает всех, кто живет сердцем…
Потом добавила, задумавшись:
— Значит, надо мне рассказ написать. Все-таки форма сочинений связывает.
— А почему бы тебе пока просто не вести дневник…
— Зачем? — она сдвинула брови.
— Он тебе пригодится и через десять лет, если ты всерьез захочешь писать. Такой, как сейчас, в пятнадцать лет, ты уже не будешь… Да, кстати, удивительно высокомерно ты пишешь об учителях. Неужели все они — плохие?
Катя вздернула подбородок.
— Так и знала. Конечно, вам положено их защищать.
— Теперь ты грубишь и мне. А зачем?
— Но если люди несправедливы…
— А ты всегда справедлива? Ты можешь мимоходом обидеть человека и даже не задумываешься над этим. Вот меня никогда не злили люди, требующие точных знаний по своему предмету… А сколько сил, любви отдает Анна Сергеевна своему химическому кабинету! У кого в районе есть такие приборы? И не получает за это зарплаты, почему же ты не могла ей помочь, без всякой торговли?
Катя выслушала мой монолог, опустив голову. Покусала губы. Потом полистала свою тетрадь, вздохнула и сказала:
— Вы идите, Марина Владимировна, не ждите меня…
— А ты?
— А я поброжу немного, подумаю. Когда ходишь — лучше думается. А то дома — я всегда у всех на глазах.
И проезжая в трамвае, я увидела ее, решительно шагающую под дождем, напрямик, через лужи…
Глава III