— Да, в самом опасном секторе. Там, где падало больше всего гранат.
— И вас ранило?
— Да-а, снарядом прямо в голову. Ужасный снаряд! — сказал он и с гордым видом направился в зал для танцев.
Тогда одна из дочерей корчмаря — донна Мария — шепнула мне на ухо:
— Не говорите с ним. Он может узнать вас по голосу. Его зовут Мигуэль Хуан Альфонсо. Он — тот самый, кого вы ночью ударили лампой.
Черный капитан засмеялся своим веселым, колышущимся смехом. Он уже вскочил со стула и, рассказывая мне эту историю, жестикулировал и руками и ногами.
— Вообще мексиканцы эти — страшные чудаки, — уверенно заявил он и тотчас приступил к другой истории — о каком-то полицейском сержанте, помешавшем славному празднеству на одном ранчо. Празднество это было устроено в честь капитана владелицей ранчо донной Жуаной дель Томас. Она была самая красивая женщина в Мексике и влюбилась в Черного капитана, а сержант ревновал и нарушил празднество. Но случилось так, что у него заболел зуб. Тогда капитан Негро предложил вырвать ему этот зуб. Сержант согласился.
— Откройте рот и закройте глаза, — скомандовал капитан.
Полицейский открыл рот и зажмурился. Капитан вынул револьвер, прицелился в больной зуб и спустил курок. Зуб выскочил изо рта, и сержат избавился от боли.
После этого капитан рассказал еще более невероятную историю об одной корове в штате Канзас, которая наелась абрикосов и разорвалась, как бомба. От сотрясения разбились все стекла в соседних фермах на две мили кругом…
Капитан был в прекрасном расположении духа. В такие минуты он сам смеялся над своими выдумками.
— Довольно! — воскликнул я, видя, что он собирается сочинить какую-то новую историю, и вышел во двор.
Капитан остался в комнате один, и, — Ха-а-ха-а-ха-ха! — доносился оттуда его веселый смех.
ОСЕНЬ
Рогачи давно перестали реветь. Наступил октябрь, и буковые леса запламенели. От пурпурно-красного моря не оторвешь взгляда: посреди него желтели березы с поредевшими листьями, вершины елей и сосен приобрели восковой оттенок, а между ними огненными ножами торчали осины. Зеленое постепенно исчезало. Оно желтело, сгорало, пряталось глубоко в лесные недра и умирало, словно с ним бежало прочь и умирало само лето. На горном хребте осень была быстрой и короткой. Бук сгорел за несколько дней. После первых заморозков земля покрылась облетевшими листьями — толстый шумный ковер, выдававший каждый наш шаг. Лес обнажился, и свет нахлынул в него со всех сторон, сделав стволы буков еще белей, а мхи под ними — темно-синими.
Дождей еще не было. Солнце всходило и заходило на бледно-голубом, мягком, усталом небе. Сладкая тишина наполняла тенистые места, словно леса были допьяна напоены безумными красками осени.
Сторожка как будто стала просторней. Стены ее ярко белели. Длинное низкое строение словно замерло.
По шоссе, проходившему восточней сторожки, каждое утро и вечер скрипели запряженные волами и буйволами телеги горных жителей. Туда везли тяжелые кадки, грубо, но прочно сколоченные шкафы из свежеоструганных буковых досок, веялки, окрашенные желтой краской или расписанные синими цветочками. А обратно везли мешки с зерном или большие бочки с молодым, сладким, еще не перебродившим вином. Эта меновая торговля шла в тех местах по обе стороны горного хребта регулярно каждую осень.
Мы дождались первых дождей, чтобы начать приманивание дичи к кормушкам. А пока готовились к встрече зимы. Капитан часто ездил в город или на шахты за провизией, усевшись заправским возчиком на нашей тележонке. Обратно он почти всегда запаздывал, особенно подолгу задерживался в городе и возвращался частенько выпивши, с целым коробом новостей.
— Никто не верит, что мы приручили двух серн, — говорил он, распрягая Алчо. — Городской народ — чистые мещане, ничему не верят! А я им нарочно: приручили, мол, не двух серн, а целое стадо, да еще в придачу пять старых оленей, и те подходят, лижут у нас в руках соль… Меня страшно злит, когда кто-нибудь не хочет верить. Я тогда прямо раззадорюсь, брешу, что только в голову взбредет. Хочешь верь, хочешь не верь! Да, забыл: все шлют тебе приветы, в город зовут. Но я не советую…
Однажды, придравшись к его наставлениям и озабоченному виду, я решил рассказать ему о посещении адвоката.
— Этот мерзавец возобновил процесс, хотя Каракоч не собирался возобновлять. Но он уговорил его, а может, и Каракоч пообещал, что коли тот выиграет дело, так пускай возьмет деньги себе… Разбойник!
— Вот как? — сказал я.
— Завтра поеду в город и встречусь с адвокатом. Может, он отступится. А может, и суд не примет иск к рассмотрению.