Нам случалось углубиться в кружевной лес и поднять серну. Животное вдруг выскакивало из-за какой-нибудь заваленной снегом колоды, где оно лежало, на сухом месте. Уносясь на своих длинных, быстрых ногах, серна пересекала какую-нибудь солнечную поляну, сверкнув на мгновение медно-красной, искристой спиной, и со стремительной грацией исчезала в белом лесу, а мы с капитаном стояли, замерев, и долго глядели в ту сторону, где она исчезла. Словно там осталось что-то от ее быстрых, пленительных движений, что-то от плавности и изящного ритма ее скачущего тела, и это «что-то» еще стоит в воздухе. Мы ахали от восхищения, оживленно выражая свой восторг. Долго после этого не могли мы освободиться от впечатления, что мы не в лесу, а среди каких-то невиданно красивых декораций, на какой-то огромной сцене, и нам казалось, что в чистом морозном воздухе звучит тихая, нежная музыка.
— Как хорошо! — восклицал капитан.
— Даже слишком, — говорил я.
И мы, умолкнув, грустно возвращались в свою убогую хижину. В такие дни этот лес был так невероятно прекрасен, что мы оба старались не глядеть на него и уходили в свои мысли.
По вечерам мы здорово топили. Капитан Негро очень любил спать в тепле. Печка раскалялась докрасна от громадных поленьев, горевших с буйным треском, в комнате становилось жарче, чем в бане, и капитану приходилось открывать дверь или окно. Но, несмотря на это, он спал на своей продавленной кровати с шапкой на голове.
— Я привык к теплу, — говорил он и заводил рассказ о жаре на экваторе.
В конце марта мы начали каждый день глядеть на висевший у нас на окошке барометр и ждать весны. Но весна наступала медленно. Внизу, на равнине, уже сияло теплое апрельское солнце, а возле нас леса еще спали, темно-бурые, косматые; снег лежал покрытый наледью и хрустел у нас под ногами. Когда внизу шел летний дождь, здесь проносились метели с крупными хлопьями снега. Гора опять становилась белой, словно зиме нет конца. Печи наши все топились, дрова приходили к концу, и мы, взяв топоры, шли колоть какую-нибудь сухую колоду, всю обросшую твердыми, как камни, трутовиками.
Уже токовали глухари. На ранней заре, только-только из-за ломаной линии кряжа встанет в алом сиянии день, мы слышали их клохтанье.
«Тце-тце! Кло-кло!» — доносилось с противоположного гребня, покрытого ельником.
Время от времени возле сторожки кружили стаи диких голубей, со свистом пролетали утки или ровно, тяжело махали крыльями дикие гуси, необыкновенно красивые и пестрые на коричневом фоне горы.
У ее подножия появились первые листья. Сначала они напоминали лоскутья зеленого шелкового платья, разорванные ветром и развешанные по голым черным сучьям. Но лоскутья эти не по дням, а по часам увеличивались, каждую ночь разрастались и ползли все выше в стороны и вниз, пока в один прекрасный день теплый весенний ветер не раскрыл все почки на буках. Тут леса предстали в новом золотисто-атласном наряде, весело зашумели, и воздух наполнился запахом молодости и весны. Зажужжали дикие пчелы, неизвестно откуда появились первые мотыльки. Столь любимые сернами белые и желтые крокусы, из которых капитан Негро приготовлял вкусные салаты, уже стали отцветать, уступая место своему собрату — синему крокусу. Дикий чеснок пустил острые, как ножи, сочно-зеленые перья. Из-под сухой коричневой листвы пробились тысячи нежных стебельков травы: тут и там, в согревшихся уголках, где фиалки разливали свой упоительный аромат, в сладостно затихшем, струящемся от тепла воздухе слышалось басовитое гудение большого желто-черного, косматого, как дикарь, шмеля, насиловавшего каждый цветок, сгибая его своей тяжестью. Пели горные зяблики трепещущими от восторга горлышками, с утра до вечера напоминали о себе кукушки, дрозды, витютни. Лесом сразу овладела весна.
Мы распахнули окна сторожки, комнаты наполнились солнцем; весело заблестели стекла входной двери, которую мы тоже открыли.
Красная дичь, оставив лесосеки, где она провела зиму, возвращалась на высокие пастбища и мы с капитаном пошли посмотреть, как теперь выглядят оленьи стада.
Возле источника, где мы брали воду, в пятистах шагах от сторожки, каждый вечер паслась большая красивая серна. Капитан Негро назвал ее Мирка. Придя на закате по воду, мы прятали кувшины и часами простаивали за каким-нибудь буком, поджидая серну.
Наступал тихий весенний вечер, гора затаивалась в ожидании, когда вечерний ветерок зашепчет, зашевелит макушки леса. На западе, где-то далеко-далеко, словно в какой-то совсем незнакомой стране, догорал закат, и там-сям на белых стволах буков виднелись алые пятна. Кусты ежевики казались маслянисто-зелеными, поваленные деревья чернели, как сраженные мором великаны, ручей бежал вниз от источника с тихим ропотом. На гладком зеркале небосклона молодая луна становилась все белей.