— Неужели русская? — ужаснулась Юленька. — Вот скотина!
Стараясь не попадаться большелицей на глаза, Ирина с Юленькой увязали свою одежду в узлы и хотели с ними проскочить в предбанник, но им преградила путь надзирательница в пелерине. Она ногой выбила из их рук одежду и, хлестнув плетью, толкнула вперед.
В предбаннике с двух сторон стояли парикмахерши и санитарки. Они бесцеремонно хватали входивших за волосы, усаживали на табуреты и, зажав в руке пряди, коротко срезали их большими ножницами. Стригли, как овец, неаккуратно, лесенками. Затем санитарки прямо на голову выливали две ложки зеленого мыла, перемешанного с какой-то вонючей дезинфицирующей мазью, и приказывали втирать в кожу.
Мыло растекалось, щипало глаза. Многие не видели, куда нужно идти. Скользили, падали на цементный пол. Их пинками вталкивали в душевую, где из труб под потолком непрерывным дождем лилась вода. Вода была едва теплой, она не смывала с покрытого пупырышками тела зеленое мыло.
Из душевой Ирина с Юленькой прошли в раздевалку. Там их старой одежды не оказалось. Вместо нее банщицы выдавали застиранные сорочки, грубые полосатые платья, рваные косынки, поношенные чулки с двумя веревочками-подвязками и башмаки с деревянными подошвами.
Из бани их строем повели в карантинный блок. Во мгле едва вырисовывались очертания бараков. Под деревянными подошвами скрипел шлак, которым была усыпана земля. Неуклюжие башмаки хлябали на ногах, то и дело сваливались. Вдоль ржавой колючей проволоки цепочкой горели огни. На столбах виднелись угрожающие надписи с черепами и скрещенными костями.
В бараке пахло карболкой, нары высились в три этажа. Ирина с Юленькой забрались на самый верх. Здесь лежали засаленные, тощие матрацы, набитые соломенной трухой, и грубые дерюжные одеяла. Не было ни подушек, ни простынь.
Не раздеваясь, сунув лишь под матрацы башмаки, чтобы в головах было хоть какое-нибудь возвышение, они улеглись спать.
Спали недолго. Когда появилась последняя партия мывшихся в бане, военнопленных разбудили и погнали в соседнее отделение барака, приспособленное под столовую.
Скамеек на всех не хватало. Многие уселись вдоль стен на полу.
— Ахтунг! — закричали немки.
— Встать! — по-русски рявкнула костистая рябая женщина.
Ирина узнала ее: эта была та большелицая, которая стаскивала у бани одежду.
На небольшой помост поднялась старшая надзирательница, или — по-лагерному — «оберауфзерка», от немецкого слова «ауфзеерин». Брезгливо оглядев всех, она начала выцеживать слова, едва приоткрывая густо накрашенный рот. Востроносенькая пугливая полька торопливо переводила фразу за фразой:
— Заключенные не имеют никаких прав… Они обязаны беспрекословно подчиняться надзирательницам, капо, блоковым… За неповиновение — штрафной блок, карцер, лишение одежды и пищи. За нападение на должностных лиц и побег — порка на аппельплаце и смертная казнь…
— Старостой блока будет Хильда Циппман, — представила старшая надзирательница широкобедрую, длинноносую немку с недобрым взглядом тусклых глаз. На полосатом платье у нее был нашит зеленый треугольник — знак уголовниц. — В помощницы, — надзирательница кивнула на большелицую, — назначается Манефа Дубок. Они обе отвечают за ваш внешний вид и порядок в бараке.
Когда «оберауфзерка» ушла, Хильда Циппман вместе с большелицей вывели женщин на плац и начали обучать, как нужно повязывать косынки по одному образцу, как держать ровную линию строя, как приветствовать лагерное начальство.
В концлагере «Дора» заключенные обязаны были носить «винкеля» — матерчатые треугольники. Зеленые винкеля выдавались уголовницам, черные — проституткам, лиловые — за религиозные преступления, желтые — евреям, красные — политическим.
Русским выдали красные лоскутки материи и приказали пришить их к платьям. Но никто из женщин не сделал этого, так как разнесся слух, что военнопленные не носят винкелей.
На утреннем «аппеле» — перекличке и осмотре — «ауфзерки» возмутились:
— Почему не нашиты винкеля?
Из строя вышла недавняя секретарша военно-полевого суда Надежда Еваргина, учившаяся на Фридическом факультете, и, отчетливо выговаривая немецкие слова, потребовала:
— Мы настаиваем, чтобы к нам относились, как подобает относиться к военнопленным. По международному праву нам обязаны оставить военную форму и знаки различия.
Лицо старшей «ауфзерки» побагровело.
— У вас нет никаких прав, вы можете только просить! — крикнула она. — Марш в барак! Через пятнадцать минут быть на месте с винкелями.