Военнопленные ушли, но в бараке не стали пришивать лоскутков, а сговорились настаивать на своих правах. Через пятнадцать минут они все возвратились на аппельплац без винкелей.
— Вот как? Упорствуют? — удивилась «оберауфзерка». — Всех оставить без обеда. Из строя до ужина не выпускать.
Она ушла, а с военнопленными на плацу остались самые злобные надзирательницы. Они не позволяли ни переговариваться, не шевелиться в строю.
Выглянувшее солнце не обогревало. Оно было холодным по-зимнему. Провинившихся продолжали держать на пронизывающем ветру.
Чтобы хоть немного разогнать кровь, Ирина напрягала и ослабляла мускулы, шевелила пальцами ног в башмаках и все же не могла унять дрожи во всем теле.
К вечеру еще больше похолодало. Пошел секущий дождь, превратившийся в ледяную крупу.
Пленницам даже не разрешали повязать косынки на шее. «Ауфзерки» ходили вдоль строя и били по рукам.
Вскоре холод пронял и надзирательниц: они по очереди стали бегать в теплую дежурку полицейских и на пленниц уже не обращали внимания.
Чтобы как-нибудь согреться, наказанные били башмак о башмак, хлопали руками, растирали озябшие колени и плечи. Весь строй заколебался, сотни деревянных подошв застучали по затверделой чугунной земле.
К штрафплацу сбежались посмотреть на русских «балерин» свободные от дежурств эсманы, штубовые, гестаповцы. Они выкрикивали непристойности и зубоскалили.
В лагерь возвращались полосатые рабочие команды. Уставших лагерниц умышленно проводили мимо штраф-плаца. И русские, чтобы не казаться несчастными, запели осипшими голосами «Варшавянку»:
Это было не пение, а скорей скандирование. Но припев зазвучал громче, потому что его подхватили все:
Это всполошило «ауфзерок». Они сбежались к штрафплацу и принялись орать:
— Штилль!.. Аббрехен!
И, пустив в ход дубинки, погнали наказанных в карантинный барак.
В этот день русские не получили ни обеда, ни ужина. Но голодными они не остались. О сопротивлении «ротармеек» узнал весь лагерь. Женщины разных национальностей тайно передавали в карантинный барак хлеб, галеты, пригарки каши, которые они наскребли в котлах на кухне.
Глава двадцать третья
В чубановский полк позвонил по телефону адъютант комдива и передал приказ генерала: капитанам Кочеванову и Ширвису в семнадцать часов в парадной форме явиться в базовый клуб моряков для встречи с главой английской миссии.
Не понимая, зачем их вызывают, Кочеванов и Ширвис надели парадную форму и на катере отправились в Полярное.
Малый зал базового клуба моряков был украшен флагами союзников и цветами. В фойе расхаживали длинноногие, похожие на цапель, чины английской миссии в черных одеждах, расшитых серебром и золотом. В их приветствиях и поклонах чувствовалась чопорная торжественность. Переводчики, подражая дипломатам, говорили приглушенными голосами.
Но вскоре пришли командиры кораблей, с обветренными лицами и громкими, хриплыми голосами. Обстановка сразу изменилась: послышался смех, разноязыкий говор. Запахло ромом, крепким табаком.
Когда все приглашенные уселись на свои места, на трибуну поднялся глава британской миссии — сухощавый старик, с вытянутым лицом и сильно развитой нижней челюстью. Рядом, слева и справа, стояли поджарый английский офицер и Зося Валина.
Офицер почтительно развернул перед стариком кожаную папку, и тот заговорил каким-то булькающим голосом. Острый кадык ходил по его тощей и чуть красноватой шее, как поршень. Зося переводила:
— По приказу моего короля я имею великую честь вручить ордена русским морякам и летчикам, отличившимся в борьбе с общим врагом народов Великобритании и Советского Союза, защищавшим в море транспорты с военными грузами. Надеюсь, что этот высокоторжественный день в северных широтах укрепит дружбу между двумя великими странами…
— Мы теперь с тобой попали в сферу высокой политики, — шепнул Ян Кириллу.
После короткой речи и двух гимнов, исполненных оркестром, англичанин стал выкликать фамилии награжденных. Но он так невнятно произносил их, что Зосе приходилось повторять. Моряки и летчики подходили к столу, поджарый офицер вручал им коробки с медалями либо крестами, а глава миссии поздравлял, пожимая руку.