Мастерские, как и главное здание, почти не пострадали, но требовали ремонта, так как крыши, пробитые зажигалками и осколками, текли. Стены кое-где покрылись плесенью, штукатурка на потолках взбухла, отваливалась.
Многое из оставшегося оборудования пришло в негодность либо устарело.
Заняв койку у застекленного окна, Валин вместе с хозяйственниками принялся подсчитывать, сколько и каких материалов потребуется для восстановления лабораторий и ремонта мастерских. Список получился длинный.
— Не дадут, — заверил снабженец. — И разговаривать не станут.
Захватив с собой список и чистые бланки для заявок, Валин поехал в Смольный. Там его приняли хорошо, но не смогли выделить и десятой доли требуемого. В городе всюду нужны были железо, известь, цемент, олифа, краски, стекло и доски.
— Ваш институт — всесоюзного значения, хлопочите в Москве, — посоветовали ему, — а пока обходитесь тем, что получите.
Ему разрешили вызвать в Ленинград сорок три семьи нужных сотрудников и пообещали выдать продовольственные карточки в следующем месяце.
Возвращаясь из Смольного, Валин надумал проверить, уцелела ли квартира Ширвисов. В трамвае он доехал до Лермонтовского проспекта и пешком дошел до Фонтанки.
Четырехэтажный дом не имел никаких повреждений, даже стекла окон, крест-накрест заклеенные полосками бумаги, уцелели. Здесь, видимо, бомбы и снаряды падали только в реку и осколков не разбрасывали.
Разыскав пожилую женщину, которая замещала в доме и дворника и управхоза, Валин передал ей письмо Бетти Ояровны. Дворничиха долго вчитывалась в него, и вдруг глаза ее засияли.
— Так вы от Бетти Ояровны? — воскликнула она. — Жива, значит? Я ведь у них в домработницах жила… Мы как родные. Пусть приезжает. Все цело, даже мебель не тронута.
Валину хотелось убедиться в этом.
— А нельзя ли взглянуть? — спросил он.
— Зачем вам? — насторожилась женщина.
— Так я же тот уполномоченный Бетти Ояровны, о котором она пишет. Могу ключи показать.
Женщина пытливо посмотрела на него и, решив, что добродушному толстяку можно довериться, сказала:
— Вы не обижайтесь. Тут много ходит охотников до пустых квартир. Я печатное хорошо разбираю, а вот когда написано — не все. Две зимы только училась.
Она провела Валина на третий этаж, сняла с дверей печать, долго ворочала ключом и наконец пропустила в квартиру.
Навстречу пахнуло затхлостью и холодом давно пустовавшего жилья. Вспыхнул свет в прихожей. «Значит, электричество действует, это хорошо», — отметил про себя Валин.
Зеркало в прихожей покрылось пылью, словно серым плотным чехлом. Он провел по нему пальцем, и на столик с телефонным аппаратом посыпались серые хлопья.
— А телефон действует? — спросил Валин.
— Надо просить, чтобы включили.
На шкафах, абажурах, столах и диванах, покрытых газетами, на стульях лежал бархатистый слой пыли. В углах гамачками свисала паутина.
— А не могли бы вы здесь протопить печи, навести чистоту и проветрить комнаты? — обратился Борис к своей провожатой. — Сколько нужно, я заплачу. Хочется в апреле Бетти Ояровну вызвать. Обрадуется старая, если родной дом теплом встретит и все в нем будет так, как она привыкла видеть.
— Мне нетрудно, — сказала женщина. — Только где вот дрова взять?
— Дров достанем, я завтра же вам подвезу. Значит, условились?
— Для Бетти Ояровны всё сделаю.
Хлопоты по подготовке лабораторий, мастерских занимали всё дневное время Бориса. Рабочей силы никто не давал. Приходилось самим становиться штукатурами, малярами, кровельщиками, стекольщиками.
Лишь по вечерам удавалось Борису выбраться на часок из общежития и побродить по знакомым улицам.
Странный и сложный аппарат человеческая память. Неизвестно, по каким законам она отбирает одно, а другое пропускает или держит в туманной неясности. Когда-то вот здесь, где лежит бесформенная груда кирпичей, стоял высокий, отделанный зеленоватым кафелем дом. На углу была кондитерская, славившаяся заварными пирожными. Здесь Борис однажды подрался с мальчишками соседней школы. Они оторвали лямку от его школьной сумки и отняли деньги, зажатые в кулаке. Он одному разбил нос, а остальных догнать не сумел. Он и тогда был грузным.
Под этой затейливой аркой Борис впервые решился поцеловать студентку — комсорга химического факультета. Девушка сперва сделала недоуменные глаза, затем вдруг ее разобрало веселье, да такое, что она не могла удержаться, — поминутно прыскала от сдерживаемого смеха. Он обиделся на нее и никогда больше не провожал.