10 декабря. Ян приходит к нам очень рано, поднимает мальчишек с постели и учит их обтираться холодной водой. Потом у них начинается зарядка, занятия с «грушей» и «лапой».
По-моему, он все это затеял больше для себя, чем для Игорька и Димы. Возясь с мальчишками, бегая с ними по вечерам на коньках и лыжах, Ян сам стремится обрести спортивную форму, а заодно выверить, как действуют нагрузки на сердце.
Со мной он держится не так, как до войны. Если раньше он говорил мне что придется, дурачился, то сейчас не решается. Ян понимает мое состояние, и я ему за это благодарна.
Он, как и я, еще нигде не работает.
— Или в летчики-испытатели, или — никуда, — говорит Ян. — На жизнь мне пенсии хватит.
— Что-то рано ты в пенсионеры записываешься, — заметила я.
— Скоро я вам всем покажу, какой я пенсионер! — грозится он.
19 декабря. Яна приглашают на всякие торжества. В такие дни он надевает свой парадный китель, новую фуражку и кожаный реглан.
Вчера Ян вернулся из райкома возбужденным.
— Два добрых дела сделал, — сказал он. — Начетчика расчехвостил и тебе свидание устроил. Вызывает меня инструктор и от имени бюро райкома просит выступить у текстильщиц. «Есть, — говорю, — будет исполнено». — «А как у вас насчет текстика?» — спрашивает он. «Какого текстика?» — «Зафиксированного, того, что будете излагать», — объясняет инструктор. А я ему отвечаю: «Привык, мол, устно, без бумаги». — «Не-ет, — возражает он. — У нас без просмотра текста не полагается. А если накладка какая, мы же за вас в ответе». И сует мне четыре странички, отпечатанные на машинке. Читаю. Не речь, а какой-то набор газетных штампов. «Это что за абракадабра? — спрашиваю. — Кто составил?»— «Сам завотделом агитации и пропаганды», — отвечает тот, полагая, что я сейчас подниму руки и сдамся. Заодно он решил приструнить меня: «И выбирайте выражения, когда в райкоме находитесь. У нас абракадабры не бывает». Ты ведь знаешь, для меня это — как быку красный цвет. Я тоже повышаю тон. «Тогда сами, — говорю, — позорьтесь, а меня увольте, я вам не попугай». И поднимаюсь, чтобы уйти. Инструктор меня не пускает. «Пройдем к товарищу Балаеву», — требует он. «К какому Балаеву? К Глебу? — обрадовался я. — С полным удовольствием!» Идем в кабинет первого секретаря. Смотрю, действительно сидит Кирюшкин дружок Глеб Балаев. Ну, мы с ним, конечно, обнялись. Инструктор что-то пробовал лепетать, но Глеб махнул ему рукой: «Иди, мол, без тебя разберусь». Уселись мы друг против друга и давай Кирюшку вспоминать. В разговоре я ему шпилечку вставил: рассказал, как его помощнички тебя в райкоме приняли. Он раскипятился и по телефону дал вздрайку инструкторше и третьему секретарю. В общем, разволновался и просил тебя, завтра же зайти прямо к нему. Ну, как — разве не доброе это дело?
— Очень доброе! Спасибо.
И я в приливе благодарности чмокнула Яна в щеку.
Все это происходило при Бетти Ояровне. Мне показалось, что в ее глазах блеснула радость. Я чувствую — старушке очень хочется видеть меня своей невесткой, но она тактично молчит.
20 декабря. Собираясь в райком, я дала себе слово не пролить ни слезинки. Ждала дружеской встречи, и действительно, то, что произошло, походило не на официальный прием первого секретаря, а скорее — на встречу брата и сестры после долгой разлуки.
Как только секретарша сообщила Глебу обо мне, он сам вышел в приемную, обнял меня при всех и увел в свой кабинет. А там, глядя на меня сияющими глазами, сказал:
— О тебе и Кирилле ходили добрые, но самые фантастические слухи. Кто-то даже уверял меня, что вы оба погибли.
— Видишь, жива, но не очень радуюсь этому, потому что…
И я начала рассказывать о своих огорчениях. Говорила, видно, быстро и бестолково. Со мной это бывает, когда я волнуюсь.
— Стоп! Отпусти, Ирочка, гашетку. Давай не спеша, короткими очередями, — попросил Балаев. Вот так же меня когда-то останавливал и Кирилл. Глеб, наверное, умышленно повторил его слова. — Выкладывай все по порядку: где была? Что делала? Ян мне тут кое-что рассказывал, но я ему не очень верю. Он гиперболист, без преувеличений не может.
Я выпила воды и стала рассказывать ему все с самого начала.