Да, а потом сказал, что скучает по моим губам.
Но не прямым текстом.
Он сказал «да».
Это мог быть блеф.
Если бы это был блеф, отчего же он разозлился, когда я сказала: «Да целуй ты меня уже. Я поняла, что ты скучаешь по моим губам»? Меня спасла Аня, внезапно подоспевшая. Если бы не она, он бы и впрямь мог меня поцеловать там прилюдно. И это был бы крах.
Это было бы восхитительно. Разве не ты устала от этих тщедушных попыток сохранить тайны? Разве не ты говорила, что разберёшься со всем этим? Разве не ты хотела покончить с лишними людьми и зажить лучше?..
Над головой просвистел снаряд. Вставай и задай жару обидчику… Пока я стояла и выискивала глазами смельчака, а заодно и рассматривала позиции врага и кто чем занят, перед носом пронёсся тот самый трус, который ударил меня первым. Похоже, и в этот раз он решил запустить по мне. Да что ж за популярность такая, что за приверженность мне? Прямо нечеловеческая верность. Ты сам пожелал. Ты выбрал меня. И ты пожалеешь, собака.
Бросок. По шапке. Бросок. По плечу. Бросок. По колену.
Пока мои удары сопровождались потиранием соответствующих поражённых частей тела, он не заметил углубления в снегу и споткнулся. Падает навзничь. Расползся по земле, как блин на сковородке. Ха, это возмездие. Не смей злить Екатерину Скавронскую!
- В яблочко, - Олька, довольная и гордая, выпрыгнула из нашего укрытия, встала на ноги и оценила урон. Пусть и жалкий трусишка, но это неплохо. Судьба к нам благосклонна, да, я тоже так думаю, Абрамова.
Правда, её собственные удары оказались не такими великолепными. Во-первых, расстояние. Попасть в мордашку Болонки – дело не из простых. Она далековато. Метрах в сорока, не меньше. Зато Олька спугнула Костю, который находился неподалёку от неудачника и думал, что в круг интересов Абрамовой он не входит, поэтому в него она не станет кидать снаряды. Ошибся, голубчик. И пусть увернулся, пусть задумка Оли не сработала, но припугнуть этого петуха стоило. Молодец, Абрамова! Оказывается, с тобой можно быть в одной команде. Ты прикрываешь меня, а я – тебя. Ты мстишь моим обидчикам, а я – твоим. И было что-то общее между нашими целями – завалить противника. Любой ценой. Заставить их признать наш авторитет. Сейчас я, наверное, понимала Ольку лучше, чем когда бы то ни было. В бою, как говорится, познаются друзья. Не думала, правда, что этим человеком окажется она.
Но противник не собирался так просто сдаваться. Неизвестные нам люди, которые играли за них, пару раз достаточно больно ударили по нам. По мне и Ольке. Даже Игорь с Максимом, которые защищали нас, не смогли увернуться и тоже получили по рукам и спине. Пришлось занять оборону позиций и засесть в укрытие. Мы с Олей были на передовой. Наше прикрытие, если так любезно можно назвать небольшую насыпь из снега и припорошенную низкую ёлочку, стояло самым первым, носом корабля, против вражеских баррикад. Зато нам удобнее всего было сбивать с ног вот таких вот глупеньких недотёп, а потом обрушивать снаряды на оборзевших в тылу зайчиков.
Шквал снежков по команде – идея тех вражеских умников. И началась облава. Все наши сторонники прятались за сугробами и просто падали наземь. Видеть, как они, стиснув зубы, прячутся от довольно сильной атаки, непросто. Я чувствовала себя предводителем, который подвёл свою армию. Скрепя сердце, хотелось ответить не менее сильным ударом, но его не было. Мы не готовы к контратаке. Хотя бы потому, что нет никаких идей. Это ведь должно быть спланировано. Против их кампании мы бессильны. Даже дети, лет по десять, спрятались за лавками и урнами, которые попали на поле нашего сражения. Некоторые удары, уверена, оставят неплохие синяки. Хоть таких ударов и много, но они не логичны и не нацелены в кого-то конкретного. Количеством хотят взять. Я удивлялась другому: Олька совершенно не боялась. Она пригибала пониже голову, вытирая колени в уже утоптанному нами снегу, и высчитывала секунды, уповая, когда их снаряды закончатся. Но они были, словно бесконечными.
- Одни лепят, а другие стреляют в этот момент, - произнесла она, выглядывая промеж ветвей ёлки, с паузами из-за сбившегося дыхания.
- Да, а потом меняются, - я тоже видела это. Численность людей позволяла устроить такое. И мне не нравилось находиться в таком, откровенно говоря, унизительном положении. – Нужен план.
- Какой? – она не выглядела воодушевленной. Только уязвлённой. Не умеет и не любит Абрамова проигрывать всё-таки. – Пригнись.
По нам начался усиленный обстрел. И по другим укрытиям, стоявшим впереди. Ближе всего к линии фронта. Тактика сменилась. Я поняла это, когда самые дальние, а затем и средние сторонники выглядывали из-за своих баррикад.
- Катя, беги! – голос Ани донёсся, но я не сразу успела обдумать, что она имела в виду.
К нам, словно коршуны, летели двое. К нашей позиции. К нашему укрытию. К передовому. К самому бойкому и стойкому укрытию. С большим количеством снега. Под всеобщим продолжающимся шквальным огнём.
Нас хотели разбить и усыпать снегом.
Раз и навсегда в этой битве.
Всё произошло быстро. Нас схватили за шкирку. Сильно и очень цепко. Не поволокли, а буквально заставили бежать. Хватая за руки, за талию, за плечи. Поддерживая так, что от нашей скорости зависит, как минимум, собственная жизнь. Длинные, уверенные беговые шаги. Я слышала, как Ольке тоже помогают бежать. Мы направились не в тыл лагеря, а в сторону, подальше от шквального огня. На линию фронта взрослого лагеря – туда удары снежками не попадали, не были нацелены.
Тормозить сложно: мы упали.
Вчетвером.
Два мужских парфюма и соблазнительная близость. Желудок сделал сальто. Я ощутила то самое возбуждение, которого давно не испытывала в такой опасной близости к нему. Снег полоснул меня по лицу. Шапка слетела. Волосы расползлись по нему. По Егору. Он не смотрел на меня. Только старался понять, какого хрена он лежит, словно проигравший. Видимо, падение не входило в его план спасения одной нерадивой лицеистки.
Справа движение – Ярослав первым подал признаки жизни и уже помогал подняться Оле. Его парфюм я чувствовала до сих пор, хотя он не так близко находился. Дело не в нём. Дело в том, что со мной. И кто со мной.
А со мной – Егор. Обнимает за плечи и закрывает от ударов.
- Егор Дмитрич? – голос Оли его отрезвляет. Они не одни. Нельзя вот так показывать близость. Нельзя выставлять её напоказ. Нельзя вот так просто обнимать за плечи свою ученицу, пусть и бывшую.
Он привстал на коленях и осмотрелся. Никакого головокружения. Он прекрасно понимал, где находится, что делал и что делать теперь. Эта ель, конечно, не укрытие, хилая да тонюсенькая, но лучше, чем ничего. Да и на территорию взрослого побоища те студентики не сунутся. А это были студенты, чуть старше нас с Олей, парни. Явно хитрющие заразы.
- Скавронская, живая? – ни доли заботы или обеспокоенности! Ну, что за человек?! Но его холодный голос меня мало волновал. В голове стучалась импульсами только одна мысль: Егор спас меня.
- Живая, - он протянул руку не так приветливо, как мог бы, - спасибо.
Я вложила руку в его ладонь. Сжал пальцами. Больно. Очень больно. И очень жарко. Меня обдало волной горячительной лавы. Он в кожаных перчатках. Холодные и мокрые, но отчего же мне так жарко? Я ведь без них. Вопреки жару, по телу пробежалась дрожь, и стукнули зубы. Он уставил взгляд прямо в глаза. Пристальный. Внимательный. Очень внимательный. Одним движение поднял с земли и позволил сесть, как и сам, на колени. Стоять за такой елью – слишком опасно. Несмотря на то, что мы на территории другого фронта, за нами следили. Враги наши, враги их, а ещё Оля и Ярослав. Каждое движение, казалось, не могло укрыться от них. Каждый взгляд. Каждая мысль. Похоже, у меня всё написано на лбу. Повезло, что почерк Абрамова не разоберёт. Зато это под силу Ярославу. И он смотрит на меня с осуждением. Не могу прочесть его мысли, хотя смотрю в глаза. И плевать, что в этот момент мою руку сжимает Егор и испепеляет взглядом моё лицо.