Прошло несколько недель, и я получил от Миллера письмо, извещавшее меня, что ответа от Врангеля относительно меня он не получил и больше не ждет, так как части Врангеля, что я уже знал из газет, были вынуждены покинуть Крым.
Пал последний серьезный оплот вооруженной борьбы с большевиками. Я вернулся в Лондон, закончил свои технические записки «Закупсбыту» и в ожидании лучших времен принялся за изучение промышленного птицеводства, отойдя от политики и перейдя в частную жизнь.
Когда зимой 1920/21 года я работал, изучая птицеводство, на одном из крупнейших предприятий этого рода в Англии (W. H. Cook Orpington), Красин, снова прибывший в Лондон, опять прислал ко мне эмиссара с просьбой повидаться и переговорить. Я от свидания уклонился и, закончив обучение, уехал на юг Франции рабочим.
За время своего пребывания в Англии, я поддерживал тесную связь с директорами «Закупсбыта» и подружился с ними. Они осведомляли меня
о политической жизни в Сибири, о том, как протекает борьба кооператоров за сохранение самостоятельности, как организуются здоровые силы страны и как эти силы и большевики ищут опоры в стране. Приходилось также встречаться и разговаривать с наезжавшими в Лондон из Советской России лицами из научных и технических кругов.
Мнения, в общем, сводились к следующему: наиболее разумные коммунисты, попавшие на административные посты, отходят от крайних теорий, становятся все более умеренными, ищут сближения с учеными и техниками и прислушиваются к их мнениям, но оздоровление страны задерживается недостатком компетентных лиц во всех отраслях, хотя комиссары не вмешиваются в дела, предоставляя возможность техникам работать.
Одним из главных представителей коммунистов-хозяйственников являлся Красин. С другой стороны, эволюция задерживается теоретиками большевизма склада Бухарина, которые в административном аппарате большого значения не имеют, а занимают должности в редакциях, в Коминтерне, в чисто партийных органах и, конечно, в ГПУ. Разлад между двумя группами все больше усиливался.
В ту пору русские люди еще не изверились друг в друге, не подозревали шпионов ГПУ на каждом шагу, и со многими можно было говорить вполне откровенно, хотя и нужно было учитывать некоторую однобокость оценки и информации.
Переселившись на юг Франции, я поддерживал переписку со своими лондонскими друзьями, и они продолжали осведомлять меня о всех главных доходивших до них известиях. Весной 1922 года, продолжая служить рабочим в Ницце, я получил от Красина из Женевы, куда он прибыл делегатом в Лигу Наций, телеграмму, предлагавшую мне в третий раз принять участие в организации их Карской экспедиции с предложением оклада в 200 фунтов стерлингов в месяц. Я не отозвался и на этот зов, зная от своих лондонских друзей, что обстановка в России мало в чем переменилась.
Все эти годы большевики снаряжали Карские экспедиции без моего участия, но я был подробно осведомляем о том, как они протекают, как дорого обходятся и как бестолково организуются.
Ранним летом 1922 года англичанами была послана советскому правительству так называемая «нота Керзона», наделавшая много шума. Отношения Советов с Англией очень натянулись и грозили перерывом дипломатических отношений. Советское правительство принуждено было отказаться от снаряжения Карской экспедиции, но предоставило в последнюю минуту кооператорам расхлебывать дело и заботиться самим о снаряжении экспедиции, о доставке своих грузов и организации всего дела.
По сведениям, приходившим из Советской России, это было время расцвета НЭПа — новой экономической политики, объявленной Лениным, которая имела гораздо большее значение в жизни страны, чем обычно думают в рядах эмиграции, полагая, что сущность НЭПа была в разрешении ремесленникам самостоятельно работать, а торговцам — вести мелкие операции за свой счет. Уже тогда я знал и впоследствии видел подтверждение, что Ленин, не видя другого выхода, бил отбой по всему фронту, прикрывая своим авторитетом перед прочими коммунистами начатое им отступление. В эту эпоху так называемые коммунисты-хозяйственники под водительством Ленина, по-видимому, осознали окончательно, что применение в жизни их коммунистических писаний приводит все к большей разрухе, что великой ошибкой их было преследование интеллигенции и ученых, и что надо спасать положение и отступать[49]. Действия их вызвали противодействие со стороны оголтелых коммунистов, на которых до того опиралась власть, но их постепенно прибрали к рукам. В общем, интеллигентные научные и технические работники, остававшиеся в Советской России, получили возможность свободнее дышать и должны были, выправляя положение, налаживать разрушенную жизнь страны. По всем этим данным можно было думать, что в Советской России наступил период политической эволюции, и что надо этой эволюции помочь, чтобы окончательно изжить большевистский режим.
49
Осенью 1922 года из Советской России была выслана большая группа «буржуазной» интеллигенции и ученых. Уже через год-два, когда большевики поняли, что надо «спасать положение и отступать», некоторые из высланных, социолог Питирим Сорокин, например (который в 1918 году, как и Вилькицкий, участвовал в антисоветской организации на Севере России), получили приглашение вернуться.