— Конечно. Но мы же не о вашей почтенной матери…
— А если мать становится старой и больной, она перестает быть матерью?
— Разумеется, нет. У меня вот…
— Вот и со страной так же. Пусть Империя — не лучшая страна на свете, пусть сейчас переживает не лучшие времена. Это неважно. Важно, что это МОЯ страна. И каждый, кто захочет поживиться за ее счет, будет иметь дело со мной. А хоронить Ствангар не спешите. Нас столько раз хоронили, что и не сосчитать, а Империя — жива. И намерена жить впредь.
— Дело ваше, — усмехнулся подполковник. — Но на вашем месте я бы подумал…
— А на вашем месте я бы подумал, что предавший однажды предаст и второй раз — скажем, чтобы спасти жизнь. Жизнь-то подороже золота будет!
— Согласен, — решил свернуть с опасной темы комендант. — Но мы же не дипломаты, зачем мы лезем в политику? Лучше отведайте-ка, капитан, здешних устриц — клянусь святым Криатом, такого вы больше не попробуете нигде — даже если попадете в Кханнам…
На севере, в Ствангаре, Контаре или Нортере, уже плачет осенний дождь, небо затягивают свинцово-серые тучи, и только разноцветье листвы оживляет осеннее запустение. Но в Эрхавене конец Девятого месяца — еще лето. Солнце жарит почти как в Седьмом, по ночам не уснуть от духоты, воцарившейся в раскаленных за день кварталах, а на рынках виноград, абрикосы и персики, арбузы и дыни и, конечно, рыбу только что не дают даром. С юго-востока, из далекого, таинственного Аркота, тянет и тянет жаркий, влажный бриз, он гонит по просторам Торгового моря мелкую рябь. В волнах дробится солнечный свет, морской простор сверкает расплавленным серебром, и нужно вырасти в этом щедром на солнце и море краю, чтобы не щурить слезящиеся глаза, глядя на сверкающий простор. Над самыми волнами стремительными белыми росчерками носятся чайки, кричат, снижаются к самой воде и, выхватив зазевавшуюся рыбешку, устремляются в ослепительно яркий небосвод.
По морской глади неспешно скользит лодка. Совсем небольшая, с парусом на крошечной мачте, видавшая виды, но сделанная на совесть, и потому спокойно бороздящая морской простор. Ласково лижут борта крошки-волны, и было бы совсем хорошо, будь ветер попутным: Увы, сейчас юго-восточный ветер — почти что встречный, приходится идти галсами. Но кто же из города мореходов и рыбаков не знает, как управляться с такой вот небольшой лодочкой. Рокетт старается, колдует с такелажем, порой помогает и Мелина.
— Мелина, ты-то где научилась? — с тех пор, как лазил по руинам, Рокетт поразительно изменился. Он стал выше, шире в плечах, в каждом движении сквозила надежность, уверенность и решительность, и уже сейчас была заметна военная выправка. Отцы-командиры поработали на славу, превращая мальчишку в мужчину.
— Там же, где и ты. Мой отец был контрабандистом.
— А мой нет, — улыбнулся Рокетт и не удержался — поцеловал. — Но ходить под парусом умел не хуже. Слушай, хочу с тобой поговорить кое о чем важном.
— О чем же? — шутливо спросила Мелина, опуская руку в прохладную воду. — Ты у нас устроился неплохо, ствангарец уехал к себе, Дорстага, правда, не спалили, но пожизненная каторга — тоже не сахар. Маркиан подлатался в госпитале и уже служит. Кстати, никакой вас дрянью больше не окуривает?
— Окуривает. Но поменьше. Может, понял, что это не панацея — но уж точно не раскаялся.
— Еще бы, Рокетт, каяться, по их мнению, должны другие. Это наши прежние Боги ни от кого не требовали раболепствовать…
— А как твои учителя? — уже по этим, вроде бы не относящимся к делу, вопросам, Мелина поняла, что разговор будет действительно важным. Просто парень мнется, никак не сообразит, с чего начать, и тянет время. — Ты же наверняка не стала примерной Обращенной?
— Еще чего! — фыркнула девушка. — Как будто ты сам не видел нашего Храма. Такое не прощается и не забывается.
— Да уж, — прикрыл глаза Рокетт. Увиденное в развалинах не раз и не два посещало его в ночных кошмарах и наверняка вернется еще. Это место, где даже камни кричат о беспощадной мести, осталось с ним на всю жизнь. Просто не пришло еще, не пришло время предъявить Темесе счет за родной город. — Так я о чем хотел сказать, Мелина. Знаешь, почему меня отпустили сразу на три дня?
— Почему?
— Потому что завтра мы отплываем.
— Куда? — взволнованно спросила Мелина. В ее голосе Рокетт услышал то, что хотел услышать. Тревогу за него, нежелание отпускать в неизвестность, а еще — любовь. Не поддельную, какую способна изобразить за пяток солидов любая шлюха. Любовь верной, надежной женщины, о которой мечтает каждый мужчина, даже последний ловелас. Такая любовь делает женщину Единственной.