— Нет!
— Почему?! — воскликнул он, задыхаясь от собственного возбуждения. — Почему — нет? Ради чего вы отталкиваете меня? Вы же видите, как я привязан к вам, Ирэйн…
Он не разжал объятий, продолжил удерживать женщину, бившуюся в его руках, словно птица, пойманная в силки.
— Зачем это сопротивление? — спросил риор, сжав плечи лейры. — Чего ради вы отказываетесь от единственной радости, что еще доступна вам? Я готов сделать для вас все, что пожелаете. Превращу в темницу в покои, одену в богатые наряды, приведу вам прислугу…
Хохот узницы оборвал мужчину.
— О да! — истерично вскрикнула Ирэйн. — Это все то, чего мне необходимо в моем замке. Наряды, прислуга, изысканные яства!
— Вы хотите свободы? Я смогу тайно вывозить вас из крепости, — горячо произнес смотритель. — Одно ваше слово, Ирэйн…
Она перестала вырываться. Опустила взгляд и устало вздохнула:
— Хорошо, — едва слышно произнесла узница. — Позвольте мне подумать.
— О чем тут…
— Прошу вас, — Ирэйн коротко коснулась мужской груди ладонью. — Не торопите меня. Я не готова к переменам. Дайге подумать.
— Хорошо, — чуть помедлив, ответил смотритель. — Я не буду торопить вас. Подумайте, и вы поймете, что жизнь, которую предлагаю вам я, намного лучше того существования, что вы влачите сейчас. — Затем вновь приподнял голову узницы за подбородок, коснулся губами ее щеки и отошел: — До вечера, моя дорогая лейра. Я приду за вами, чтобы сопроводить на прогулку.
— Да, конечно, — ответила женщина и выдавила полуулыбку.
Она еще некоторое время стояла, прислушиваясь к тому, как загремел засов, как прозвучат удаляющиеся шаги, наконец, добрела до лежанки и повалилась лицом в подушку, предоставленную смотрителем.
— Чтоб его пожрали твари Архона, — глухо произнесла Ирэйн. — Зачем мне еще и это?
После перевернулась на спину и уставилась пустым взглядом в потолок. Лейре вспомнился прежний смотритель. Это был уже не молодой, но все еще крепкий риор. Узницу он встретил пристальным взглядом. Оглядел с ног до головы, после прочитал послание от лиори, вновь оглядел и спросил:
— На пирах не сиделось? Прискучили песни бардов, решили изменой развлечься? Чего уж теперь слезы лить, доигрались, лейра Дорин. Ваши новые покои ожидают вас, милости просим, — в его голосе не было издевки, несмотря на слова, смотритель попросту подвел черту между прошлым и будущим. А когда дверь темницы закрылась за узницей, задвинул засов, словно ставя точку в конце пути еще совсем юной женщины…
Он не проявлял к лейре ни симпатии, ни неприязни. Вообще не замечал ее среди остальных заключенных, отправленных в Тангор в те дни. Условия содержания, предписанные госпожой, исполнялись в точности. Вольностей и поблажек не было, как не было пренебрежения. Риор никогда не назначал себя в провожатые, не лез с беседой, не пытался разобрать на части ее душу, и уж тем более не заглядывался на тело. Ирэйн такой подход был понятен, и она не имела ни возражений, полностью принимая свою кару. Впрочем, ей самой тогда ни до кого не было дело.
Тогда она не различала, когда заканчивается день и начинается ночь, не ощущала вкуса грубой пищи, даже не замечала, когда в темницу открывали дверь и ей совали в руки миску с похлебкой. Лейра жила во мгле, следуя за своими призраками. И не знала, сколько прошло времени прежде, чем, однажды открыв глаза, она увидела, что наступил рассвет. С этого дня слезы больше не текли из ее глаз. Больше не было бесед с теми, кого уже нет, прекратились мольбы о прощении, предназначенные отцу и мужу. Наступил период отупелого покоя, после сменившегося полным смирением.
В дни своего пробуждения Ирэйн впервые рассмотрела риора, смотревшего за Тангорской крепостью. У него оказались, на удивление, выразительные карие глаза. Они смотрели мудро, словно могли узреть то, что скрыто в человеческих душах. И тогда он впервые сжал плечо узницы и кивнул ей:
— С возвращением, лейра Дорин. Впрочем, не уверен, что в этом мире вам будет уютней, чем в вашем собственном.
— В моем мире осталась только смерть, — ответила Ирэйн.
— Что ж, тогда поживите в нашем общем, возможно, здесь вы найдете необходимый вам покой.
Он ушел, а лейра осталась на крепостной стене. Она смотрела на зеленеющую траву и не чувствовала ничего. Одно сплошное холодное равнодушие. Душа не рвалась в полет вслед за бабочкой, слух не радовало птичье чириканье — все это было там, за стеной, и тот мир больше не принадлежал узнице. Она не сожалела об этой потере. К чему? Сожалеть — означало бы сопротивление, бунт и несогласие с тем, что с ней произошло, а Ирэйн бунтовать не желала. Потому оставалась лишь сторонним наблюдателем, который не испытывает любопытства к тому, что видит. Искра, еще не так давно ярко пылавшая в груди, угасла, и весну молодости сменила вечная осень…