Итог этот копился изо дня в день… из месяца в месяц… быть может, даже годами. Как давно в последний раз между ними была любовь! Хиллари так изголодалась, что уже не могла устоять. Все их недавние объятия вели к этому мгновению, и она уже не испытывала желания сопротивляться Люку… или себе самой.
Происходило то, чего она хотела. Бессмысленно — да и невозможно — было это отрицать. Она желала его. У нее ослабели колени, так она его желала. И дрожала она в его объятиях не от страха, не от слабости, а от охватившего ее исступления, страсти, жажды. Сама уже прижимаясь к нему, скользя вверх-вниз руками по его спине, она чувствовала ответный трепет, пробегавший по его телу.
Обвив друг друга руками, они опустились на колени. Люк тут же стал снимать с нее жакет. Она в таком же нетерпении освобождала ему плечи от куртки, нашаривала пуговицы на рубашке, ни на секунду не отрывая своих губ от его.
Безоглядно и безудержно. Эти два слова навязчиво звучали у нее в голове. Так она обнимала его, так целовала, так раздевала. Без оглядки, без удержу.
Кровь бурлила так сильно, что она слышала биение собственного сердца. И в такт ему пульсировало у нее под рукой его сердце. Рубашки на Люке уже не было, и Хиллари, упоенно скользя рукой по его голой груди, словно заново осваивала каждый дюйм этого налитого мускулами плацдарма.
Секунду спустя они уже лежали, растянувшись на пушистом ворсе устилавшего пол ковра. Хиллари не тратила времени на слова. Испытываемое ею наслаждение выражали поцелуи, нетерпеливую жажду передавал трепет. Она чувствовала его ответное исступление в каждом движении, в том, с каким неистовством пытался он слиться с нею. Юбка мигом слетела с нее, следом отлетели его джинсы.
Время дразнящих перепалок и заигрываний кончилось. Наступило время, когда гаснут огоньки под напором всепожирающего пожара.
Бретельки нежно-розового лифчика упали с плеч, пока Люк зубами, подцепив за кружево, убирал чашечки. Пальцы его трудились над застежкой.
Она не поддавалась, и Люк почти рычал от нетерпения. Хиллари тоже каждая секунда казалась вечностью.
Зная все, что последует, предвкушая волшебные прикосновения его губ к ее обнаженной груди, она тоже приложила руки к схватке с этой упорствующей принадлежностью дамской экипировки. Вместе они ее одолели. Побежденный лифчик свалился на пол, а Хиллари, обретя свободу рук, обвила ими шею Люка и притянула его к себе.
Шепча ее имя, Люк наклонил голову, коснулся губами ее груди и стал осыпать поцелуями. Его рот торил дорожку от поросли под мышкой к розовому бугорку, правая ладонь накрывала другую грудь, а большой палец покоился там, где стучало сердце — сердце, которое едва не выскочило наружу, когда Люк — для полноты ощущений — пустил в ход еще и язык. Но вот он настороженно замер, стараясь не торопить приближение развязки, а Хиллари, приподнявшись, выгнулась ему навстречу и тоже замерла, упиваясь неистовым, жгучим наслаждением.
Но главное было впереди. Его ласкающая ладонь соскользнула с груди вниз — к густой поросли в ложбинке между бедер. Скользнула и, охватив холмик лодочкой, заскользила по шелку белья.
Хиллари вся превратилась в сгусток пламени. Раскинув ноги, она уже сама приглашала войти в нее. И Люк не заставил себя ждать. Ладонь его нырнула под кружева и шелк и устремилась к средоточию ее женского тепла.
По прошлому опыту Люк знал, как ее ласкать. Он умел с пылкой нежностью и дьявольской сноровкой удовлетворять ее желания, чувствуя себя единственным в мире мужчиной, который владеет ключом к ее скрытым сокровищам, запертым влажным сокровенным замком.
Подняв голову. Люк окинул Хиллари долгим взглядом. Он увидел, что она уже не контролирует себя, страсть овладела ею целиком, разрумянив щеки и затуманив ирландские ее глаза. Первый пароксизм уже наступил, и ему доставляло огромное удовольствие наблюдать его фазы. И, любуясь ею, сомлевшей, изнемогающей, он чувствовал, как и сам теряет над собой контроль. Стремительно откатившись в сторону, он схватил брошенные на пол джинсы и нашарил в кармане обернутый в фольгу пакетик. Секунду спустя он уже снова был с Хиллари.
Она встретила его алчными объятиями. Руки цепко скользнули по его спине, и все, что ей хотелось выразить, она сказала языком любви — прикосновениями, поцелуями, ласками. Он уже снял с себя трусы, и теперь она могла исследовать его тело в полное свое удовольствие. Удовольствие, но не удовлетворение. Она жаждала абсолютной близости. Она жаждала его в себе. И, охватив любящей рукой его пульсирующий огонь, она направила его в себя. Сладостная волна захлестнула их обоих…
— Ах, моя Ирландочка! — прошептал он, зарываясь лицом в буйную гриву ее волос.
Ее крепкое, упругое тело приняло его в себя, уютно охватив собой, как эластичная перчатка. Он скользнул в нее, потом мягко подался назад. Для него это было раем и адом. Раем — окунаться в ее живое тепло, адом — подавлять бешеное желание, оттягивать сладостный финал.
Он старался замедлить свое восхождение на вершину блаженства. Но она сводила его усилия на нет. Безрассудно пылкая, бесстыдно алчная в его объятиях, она требовала, чтобы он проникал в нее все глубже, поднимая бедра и забирая все, что он мог ей отдать.
Безоглядно, безудержно. Вот они — последние содрогания. Волна экстаза нарастала… пульсировала… взорвалась обжигающим гейзером и поглотила ее.
И Люка накрыла эта истомная волна. Он погрузился в нее глубже, чем она. А затем, застыв на несколько секунд, изнемогший, рухнул в ее объятия.
Сколько времени прошло, прежде чем она очнулась от забытья, Хиллари не знала. Сначала к ней вернулось восприятие внешнего мира. Она ощутила пушистость ковра под собой, тяжесть мужского тела, придавившего ее сверху, удивительную мягкость волос под ее пальцами, расслабленно теребившими спадавшие на затылок Люка пряди. А в голове просыпались мысли, мысли о том, что произошло сейчас, о том, что они вместе испытали.
Такого упоения она не испытала в тот последний раз — четыре года назад.
И пока Люк, очнувшись, ласкал губами ее обнаженное плечо, Хиллари говорила себе: да, то, как он умерял свое мучительное желание нежностью, как старался доставить наслаждение не только себе, но и ей, было выражением любви, подлинной и непосредственной. И сегодня их любовь была разделенным чувством, выше физического влечения. Стоит ли сомневаться, что он чувствует к ней нечто большее, чем одно лишь плотское желание?
Но Хиллари боялась надеяться на большее, ведь она и раньше надеялась — надеялась, что он любит ее, а это оказалось не так. И теперь она разрывалась между надеждой и боязнью очередного разочарования.
Она лежала совеем тихо, прислушиваясь с замиранием сердца. Мало ли что, вдруг он скажет заветное слово, пусть даже не само это слово, а что-нибудь заменяющее его? Но он молчал. И щемящая боль пронзила ей сердце.
— Уже не вернешь, — внезапно проговорил он, интуитивно чувствуя: что-то не так.
Хиллари знала, что именно не так, но оттого ей было не легче.
— Опять дергаешься, — прошептал он ей на ухо и кончиком языка провел по чувствительному местечку за мочкой.
Хиллари вздрогнула. Он коснулся одной из ее эрогенных зон. Нет, не ее вина, что она млеет в его объятиях.
Он провел губами по всей ее шее, нежно, ласково, щекоча кожу.
Как бы там ни было, сейчас ей перед ним не устоять. Единственное, что оставалось, — не противиться, а борьбу она продолжит в другой раз.
Но даже сейчас, когда он снова наслаждался ею медленно, нежно, истово, чувство самосохранения требовало от нее, чтобы она не отдавалась ему вся, придерживая что-то для себя. И это что-то было ее сердце.