Человек подошел к скульптуре из двух застывших людей. Осмотрел, примерился и осторожным движением удалил наслоения мохнатого инея с ягодиц Климова, но не очень удачно — нижний край фуфайки отломился и отлетел прочь, а штаны, словно пепел, сшелушились в том месте, где между ними и кожей был воздух.
Заведя левую руку за спину, человек надавил на ранец, и в рукавицу ему упал инструмент, нечто среднее между большим шприцем и небольшой дрелью, с иголкой-сверлом. Сверло завизжало, легко вонзилось в мерзлое мясо и что-то выдавило вовнутрь. Потом опять завертелось, выходя наружу. Следом из канальца выпрыгнула бойкая сверхтекучая капелька и ртутно скакнула в снег. С Валькой человек поступил точно также, но высверлил не ягодицу, а бедро.
Пашка, в отличие от отца и сына, представлял собой одинокую статую. В белой кристаллической шкуре, закрывавшей и лицо тоже, он стоял возле трактора совершенно свободно, касаясь поднятой вверх рукой дверцы трактора. Позиция была удобная. Человек небольшим ударом попробовал было стряхнуть сзади иней, но Пашка вдруг качнулся вперед, и подошвы валенок треснули, обнажая серую скорлупу холщовых портянок. Под ними показались круглые белые, как очищенное яйцо, пятки.
Человек немного замешкался. Он побоялся сразу делать сверлящий укол. Пашка держался плохо, на мысках ног и вытянутой руке, и мог в любой момент завалиться. Пришлось обойти эту статую спереди, чтобы поставить ее на место, но тут она совсем отделилась от своих точек и тяжело, мраморно, повалилась набок, задирая в небо прямую руку. Человек постарался отодвинуть Пашку от трактора, а потом перехватить в талии, чтобы не обломать торчащую руку и не повредить пальцы ног, из тех, что еще не отделились. Наконец ему удалось уложить статую на землю, и он начал доставать дрель, но уронил ее в снег.
И тут сразу все не заладилось. Шприц-дрель сначала отказывалась работать, потом не могла набрать оборотов, сверло входило с трудом, его приходилось слегка вытаскивать, давать ему раскрутиться, и вновь нажимать и снова вытаскивать. Тем временем холод на вырубке нарастал. Движения человека становились все более скованнее и менее точными, скафандр ощутимо пружинил, черная ткань скрипела. Человек все чаще задирал к небу голову. То на глазах превращалось в бездонный черный колодец.
На счастье, в какой-то момент дрель заработала хорошо, даже очень, послышалось сырое шипение, и работа была закончена. Пар, на секунду поднявшийся от Пашкиной ягодицы, сбился в плотное облачко, которое тут же прицепилось к скафандру. Облачко уплотнялось, сгущалось и съежилось, наконец, в снеговую пылинку.
Человек встал и, распрямляясь, почувствовал, что температура продолжает пикировать. Небо быстро утягивалось в воронку уходящей в бесконечность трубы.
Человек спешно пересек вырубку и начал уходить в лес. Он шел напролом, обходя лишь большие деревья и ломая подлесок. Хрупкие, как белые кораллы, кусты молодого ельника еще в воздухе рассыпались на мелкие части. Человек спешил в клубах мелкой, быстро падающей вниз снежной пыли, оставляя за собой сзади длинный черный тоннель, и уже приближался к той зоне, где холод был меньше и в воздухе снова висела относительная теплая туманная мгла. Зацепившись ногой за кочку, он упал на одно колено. Молодая высокая береза, за которую машинально он ухватился, от удара распалась на три неравные части, и самая верхняя, повиснув на мгновение в воздухе, отвесно скользнула вниз и ударила человека по голове.
***
Остряки в уезде шутили, что событиями здесь могут считаться две аналогии. Первая — потоп в музее. Это когда самим экспонатам приходится убирать воду и сушить помещение. Вторая — пожар в заповеднике, где звери и птицы сначала вместе тушат пожар, а затем занимаются лесопосадками.
«Пожар в заповеднике» было написано на крупном мощном лице комбыгхатора, и это подтверждал клубящийся по комнате дым.
Если бы дым был существом мыслящим или имел начатки нервной системы, он субъективно должен был испытывать дискомфорт — от постоянного пребывания в четырех стенах с девяти до шести все пять будничных дней, с понедельника по пятницу. Но комбыгхатор считал эти дни рабочими, хотя под работой подразумевал только сосредоточенное раскуривание трубки, что он делал с периодичностью спящего и просыпающего вулкана. Дымовые выбросы каждый раз надолго зависали под потолком, будто наткнувшись на температурный клин атмосферы, но потом начинали остывать и расслаиваться. Сначала дым созерцал клочковатую пыль на шкафу, потом, спускаясь, садился на голову комбыгхатора, и она еще какое-то время выглядывала оттуда, как вершина горы из пелены облаков. На уровне стола дым снова оживал, потому что и человек был все-таки жив. По крайней мере, он дышал и этим обеспечивал минимальное движение воздуха в помещение.