Но на самом деле все было совсем не так. Двадцать Четвертый умел считать до десяти, а то и дальше, когда регулятор активности заставлял его работать сверхурочно.
В который раз он пытался пересчитать лежащие перед ним тела, но, дойдя до десяти, сбивался. Он не привык считать на пальцах. А если бы и привык, то сбивался бы уже после семи.
Очистная команда паковала трупы в мешки и ставила на каждом цветную метку: зеленую, красную или черную. Мешки были измазаны кровью. Зеленые метки попадались очень редко, в основном были красные, означавшие, что внутри лежит кровавое месиво, и черные, которые ставились на беспорядочные наборы оторванных конечностей и обугленных костей.
Вдоль строя шли двое мужчин и женщина, одетые в герметичные костюмы биологической защиты. Тем не менее Двадцать Четвертый чувствовал их учащенное дыхание и запах пота, проходящий сквозь противогазы. Даже сейчас, когда триптофан сделал его сонным и вялым, этот запах не давал ему покоя.
Женщина была не похожа на других. От нее пахло смертью, но она двигалась и разговаривала, а двое мужчин слушались ее приказов, отдаваемых сердитым голосом.
Пахнущая смертью женщина подошла ближе, желая осмотреть уцелевших рейдеров. Под маской противогаза хорошо видна была ее тусклая серо-зеленая кожа, пронизанная черными сосудами. Он мог справиться с приступом голода, вызванным испарениями тех двух помощников, но запах женщины порождал жгучее желание пристрелить ее, сжечь огнеметом, оторвать голову и растерзать туловище на куски.
Но приказа не было.
— Кто управляет этим цирком уродов? — бросила она через плечо, осмотрев строй.
— Контрактник из гражданских, Шерман Лалиотидис. — Один из помощников взглянул на свой наладонник. — До войны был профессиональным геймером, лучшим в мире игроком на компьютерных симуляторах.
— Ему можно доверять?
— Это чокнутый социопат, мэм. Работает ради удовольствия, обожает свои игрушки.
— Займитесь им всерьез. Если оператор не может обеспечить сохранность своей команды, значит он либо бездарь, либо саботажник.
Она остановилась и посмотрела на Двадцать Четвертого. Глаза у нее были цвета желчи. И она не моргала.
— Проверьте вот этого!
— Уже проверен, мэм. Он не получил никаких повреждений черепа.
— Проверьте еще раз и удвойте дозу снотворного. Они должны после боя впадать в кому, а этот на меня смотрит.
Один из помощников отвинтил болты на шлеме Двадцать Четвертого, а второй сдернул его. Пули в нескольких местах пробили высокопрочный пластик, но кевларовое покрытие защитило провода и передатчик нервных импульсов, встроенный в затылочную часть.
Двадцать Четвертому очень хотелось оттолкнуть их и распотрошить эту женщину Но приказа не было.
Двадцать Четвертый действовал по приказу.
На вымершей стороне Маркет-стрит умники из Беркли[71] устроили в витрине магазина диораму изображающую шумную и суетливую жизнь Старого города. Исполненная оптимизма застывшая пантомима, прославляющая его героев — и выживших, и павших.
Ночью ее не видно, но там действительно есть фигурка Игла на велосипеде. Она стоит рядом с профессором Лестером, сидящим в инвалидной коляске, и вытаращившим безумные глаза императором Нортоном Вторым.[72] Вместе с ними он пережил тот страшный первый год, посвященный спасательным работам и поискам пропитания, прежде чем вернулся Старший Брат и взялся за дело.
На мемориальной доске у их ног написано: «Они поддерживали огонь на Эмбаркадеро и сохранили жизнь городу».
Они позировали вместе — трое неудачников и одиночек, просто пытавшихся выжить и защитить тех, кто рядом, когда больше неоткуда ждать помощи.
И это было чертовски весело, но и невероятно почетно.
Правда, вслед за смущением и гордостью подкрадывается мысль о том, что на самом деле они уже мертвы. Они добились своей цели, мгновение их славы запечатлено и благополучно забыто. Как и слава этого парня, чья статуя уже более ста лет стоит на углу Монтгомери-стрит и Маркет-стрит. Игл остановился возле нее, докуривая косяк, перед выходом в отравленную зону.
Памятник установлен в 1850 году — по крайней мере, именно эта дата выбита на постаменте. Парень в шахтерской робе в одной руке держал кирку, а другой поднимал флаг, показывая, что готов отразить любое нашествие.
71
72
В 1859 году Джошуа Абрахам Нортон, житель Сан-Франциско, провозгласил себя императором Соединенных Штатов Нортоном Первым. —