И мгновенно сделал ей предложение. Конечно же, она посчитала это шуткой. Но через две недели я вновь предложил ей руку и сердце: с колечком, все как полагается, и тогда она согласилась.
Спустя шесть месяцев мы поженились и прожили вместе четыре замечательных года. А затем мир вокруг нас развалился на куски быстро и страшно, канул в Лету, лишив нас и всех остальных малейшей надежды вернуть прежнюю жизнь. Моя Диана погибла через две недели после того, как нам пришлось покинуть дом.
Меня зовут Тимоти Стиннот, и к Рождеству, если доживу, мне исполнится двадцать восемь. Да, истинная правда: сущий кошмар родиться аккурат на Рождество. В детстве на Рождество я получал на один подарок больше, чем младший брат, зато ему пару месяцев спустя доставалось еще одно такое же Рождество, но только уже для него одного. В детстве я завидовал брату. Завидую и теперь, потому что он, скорее всего, уже мертв. Впрочем, как знать? Мы теперь ничего ни о ком не знаем.
Вероятно, и отца нашего больше нет в живых. В бытность мою ребенком он любил повторять: «Если не сегодня, то когда?» — побуждая меня прибраться в комнате или сделать еще что-то столь же скучное. Советов, не относящихся к конкретному делу, он не давал. Конечно, он имел в виду древнюю мудрость: «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня», но сказанное им звучало лучше и цепляло сильнее. Теперь я тоже так говорю, но сообразно нынешней жизни: «Если не прямо сейчас, то когда?»
Ведь «завтра» в наше время — вещь нереально далекая.
Сейчас мне полагалось бы уже спать. Но вместо этого я все сижу у окна и смотрю на бакалейную лавку напротив, прислушиваясь к дыханию спящей на полу Алисии. Я приметил эту лавку по дороге сюда, уже в сумерках, но в этом случае папашина мудрость не пригодилась: сегодня уже никак нельзя, слишком темно. Потому я и Алисии ничего не сказал. Хотел приятно удивить или, наоборот, не хотел разочаровывать, а теперь сижу и предаюсь мечтам о богатой добыче, что ждет нас в этом низеньком, обшарпанном, давно заброшенном строении.
Но это завтра.
Нужно спать. Однако я все сижу в пустой квартире среди мусора и вещей, за ненадобностью брошенных хозяевами, посматриваю то на бакалейную лавку, то на грудь Алисии, мерно вздымающуюся в спокойном сне.
Она уж точно не самая прекрасная женщина в мире. По крайней мере раньше про нее никто бы так не сказал. А сейчас уже вполне ничего. Тощая блондинка с мальчишеской фигурой, полная противоположность Диане. В прежней жизни я бы на нее и не взглянул.
Слышали когда-нибудь о синдроме Смурфетты? В мультфильме про смурфиков это единственная особа женского пола. Это синдром женщины в группе мужчин. Не важно, насколько она хороша сама по себе, но, будучи единственной, чуть раньше или чуть позже всем покажется очень привлекательной. Мужской инстинкт берет верх над мозгами и заставляет неистово желать любую женщину, если других нет.
И я очень хочу Алисию. Когда была жива Диана, я и представить не мог, что захочу кого-нибудь другого, даже если с ней и случится несчастье. Не секрет, что мужчины нередко меняют женщин, но чтобы я! В моих глазах это было чудовищным предательством. Но так я думал до смерти Дианы. Даже не представлял тогда, насколько мучительным бывает одиночество и с какой силой толкает оно на поиски человеческого тепла.
Сперва нас было шестеро: пять парней и Алисия. Эту группу я встретил полгода назад, через месяц после смерти Дианы. И вот уже два месяца, как мы с Алисией остались одни. Угадайте, что стряслось со всеми прочими?
Вот, например, Дэвид, не помню, какая у него была фамилия. Он продержался всего десять дней. Мы уходили из города, и он поспешил свернуть за угол. Шатуны схватили его и отвлеклись на какое-то время, а мы успели убраться. С тех пор я не очень-то лезу вперед. Правда, сейчас, когда остались я и Алисия, нередко приходится идти первым, но не постоянно. Алисия сильная и очень храбрая. Удивительная женщина, я такой никогда не видел. Себя я и вообразить не могу настолько же сильным и решительным. Конечно, физически я сильнее, я ее оберегаю и защищаю, но на самом-то деле мы друг друга защищаем почти в равной мере. Интересно, а по ее мнению, кто в нашей паре кого защищает?
Немногим дольше Дэвида протянули близнецы Карсоны. Чтобы заправить наш фургон, мы на стоянке подержанных авто пытались сцедить остатки бензина из баков. Тогда нас было пятеро, следовало бы найти машину полегче и поэкономнее, но мы хотели такую, чтобы можно в ней спать.
Карсон Первый, как я его называл, попался шатуну, который затаился под старым «фордом-таурусом». Уж не знаю, специально он там спрятался или просто не мог вылезти, но вцепился крепко и сразу изувечил Карсону Первому ногу — глянуть было страшно. Все знали — он уже готов. Чтобы заразиться, хватает и одного укуса, и скоро он станет одним из этих.
А Карсон Второй… Может, это был все-таки Первый, я их постоянно путал. В общем, другой Карсон тоже сломался, когда увидел, как его искалеченный брат рыдает, а его кровь разливается по асфальту. Вроде близнецы не могут иначе, потому что чувствуют боль друг друга как свою. Второй тогда тоже завыл как одержимый, стал молотить кулаками по чему ни попадя и потом разбитыми руками вцепился в шатуна, а это заражение на все сто вернее укуса. Мы с Алисией и с Джеймсом кричали, пытались его образумить, втолковать, какую беду он накличет. Но он все равно накликал, слишком уж громко кричал. Шатуны всегда идут на крик.
Пока Карсона Второго рвали в клочья, мы удрали. Мои два спутника еще не привыкли к такому зрелищу, они потом отмалчивались несколько дней.
Джеймс и Алисия были помолвлены — оба совсем молодые, как мы с Дианой, когда поженились. Сошлись они еще до того, как мир превратился в полное дерьмо.
То время мне неприятно вспоминать. Я был один, а эти двое непрерывно обжимались и даже спали, плотно сплетясь в объятиях, как единое существо. Противнейший любовный треугольник в мире. Я мучаюсь от тоски по жене, страдаю, а рядом самозабвенно воркует парочка голубков. Никогда бы не подумал, что наступивший на земле ад может сделаться еще хуже, — так вот картина любви этой парочки была одним из худших моих кошмаров.
В тот день, когда не стало Джеймса, мы с ним отправились за лекарствами для Алисии. Она болела целую неделю. Искали с самого утра, а назад, к нашему пристанищу, повернули уже под вечер. Я с тоской воображал предстоящие недели: Джеймс будет с бесконечной заботливостью хлопотать возле больной, сидеть у изголовья, пытаясь предупредить ее малейшее желание, и каждым словом, каждым жестом напоминать о моем одиночестве. Мне так не хватало Дианы!
Все произошло в течение секунды. Джеймса не стало, а я мог лишь в бессилии смотреть, как шатуны, навалившись толпой, рвут его в клочья. Я мог бы сказать, что мои молитвы услышаны, но не хочется думать о том, кто именно их услышал.
Вернувшись в убежище, я только и смог выговорить: «Его схватили шатуны». Через несколько дней Алисия оправилась от болезни и без лекарств, но плакала еще долго. Все же постепенно эти приступы слезливости почти сошли на нет, и мы начали говорить о пережитом. Я и сам поначалу не мог без слез вспоминать о Джеймсе. Все-таки он был мне близок, и вот сперва Диана погибла ужасной смертью у меня на глазах, потом другие и наконец он.
Сколько всего на меня свалилось! Мы остались вдвоем, оба разбитые горем, потерявшие самых дорогих людей.
Когда Джеймса не стало, я начал замечать в Алисии многое, на что раньше не обращал внимания. Кончик ее носа смотрел чуть-чуть в сторону, посреди нижней губы имелась ложбинка, а в минуты волнения она слегка пришепетывала. Телевидения и прочих развлечений больше не было, нам оставалось смотреть только друг на друга, и я смотрел на нее во все глаза.