Потом оба улеглись на спины, отбросив простыни, чтобы испаряющийся пот остудил тела.
— Ты слышал? — настороженно спросила Барб.
— Что слышал?
— Царапается так тихонько, будто мышь.
— Это котяра твой бестолковый.
— Он так не скребется.
— Значит, мышь. В этом доме полно мышей!
— Слушай!
Ренни прислушался. Если это и в самом деле мышь, то она может бульдога в подворотню утащить себе на завтрак.
Барб толкнула его в плечо:
— Это же под кроватью!
— Господи боже! — Ренни свесился и заглянул под кровать.
Оттуда выскочила бейсбольная бита и так ударила Ренни в подбородок, что из глаз искры посыпались. На бите осталась засохшая кровь Виктора. Затем нечто плотное, гибкое, словно удав, обвилось вокруг горла Ренни и потащило вниз, в темноту.
Ренни забулькал и захрипел, теряя сознание. Была мысль, что на него напал жуткий огромный червяк в сопровождении множества червей поменьше. Ренни застучал пятками по ковру, задергался, силясь вдохнуть. Барб уже завелась, издавая жуткие вопли с перерывами на вздохи. У-у-у, как это бесило Ренни!
Чьи-то пальцы вцепились ему в глотку, но Ренни их отодрал. Однако тут же другой извивающийся отросток ухватил его за руку.
Оттолкнувшись от кровати, Ренни потащил неведомого агрессора на свет. В роли любимого подкроватного барабашки из детских страхов на этот раз выступал все тот же старина Виктор. Аккурат в том состоянии, в каком его похоронили: с переломанными костями и без головы.
Цепкое, будто колючая проволока, сплетение ссохшихся мышц и мертвой резиновой плоти мгновенно обездвижило Ренни. Бороться с этим было так же немыслимо, как с водным потоком. То, что прежде было руками и ногами Виктора, более не стесненное твердостью костей, извивалось и сгибалось, будто щупальца, и двигалось куда быстрее кулака Ренни. Они обвили его глотку, грудь, живот, и он чувствовал: вот и настало время большого чиха, который вытряхнет разом всю жизнь из парня по имени Ренни Бун.
Он визжал и стонал, судорожно полосуя ногтями и попадая большей частью по своему же лицу. И тут Барб, наконец умолкшая, примчалась из кухни, потрясая самым большим секачом, какой Ренни видел в своей жизни.
Виктор однажды угрожал ей этим секачом, поэтому она знала, где искать.
Она уж точно пересмотрела ужастиков, особенно про психов и кухонную утварь. Сейчас по кабельному все это дерьмо показывают, смотри сколько влезет. Она рубила и рубила, точно сумасшедший дровосек, но Ренни задела всего разок, случайно.
Неотвязный резиновый Виктор развалился под ее ударами, как глиняный горшок под дисковой пилой. Отодрав удушающее кожаное щупальце от рта, Ренни приподнялся, сел и втянул воздух.
— Барб, мать твою, ты ж меня располосовала!
— Милый, прости, я промазала, эта тварь по всему тебе расползлась!
Барб помогла ему встать на ноги. Ренни покачивался, чувствуя растерянность, — как-то не привык, чтобы его спасали, да еще и били перед этим. Оба стояли по щиколотку в рубленом мясе, Ренни дрожал. Потом в искреннем порыве прижал к себе Барб:
— Знаю, малышка, знаю. Узнаешь нашего старинного друга?
— Нет, не может быть. — Она уткнулась лицом в шею Ренни, не желая смотреть.
Он поднял кусок теперь уже неподвижной мертвой плоти, повернул, чтобы Барб могла рассмотреть его в слабом свете ночника. На коже виднелся рисунок: смешной младенчик-дьяволенок выглядывает из вьющихся языков пламени.
— Ренни, это же… Вот дерьмо!
— А то как же! — отозвался он.
И подумал, что чертовы комиксы проникли во все головы, сколько их есть.
Виктор Джекс наколол дьяволенка на Сансет-бульваре, в тату-студии «Скин Ильос». Подбила его на это прежняя подружка Никки. Барб слышала, что татуировки можно вывести лазером, но так и не собралась с духом предложить Виктору это сделать. Не успела.
— Ренни, милый… не хочу тебя злить, ну, в общем, надо…
— Чего надо?
— Если Виктор, ну, понимаешь, будет являться всякий раз, когда мы, ну, в общем, вместе…
— Виктор больше не вернется!
— И что ты с ним сделаешь?
— Что с самого начала хотел: в канализацию сброшу все его гребаные останки. Пусть крысы повеселятся.
— Чувствую, нам сумка новая скоро понадобится. — Барб поморщилась, глядя на разбросанные по полу искромсанные обрубки.
Они уже не шевелились, лежали тихо, слегка поблескивая. Тяжело дышащий Ренни тоже смотрел на них дикими глазами. С его подбородка капал пот.
— Детка, сперва дай-ка мне этот секач!
Крышка канализационного люка весила девяносто пять фунтов, ни больше ни меньше, но на стороне Ренни были фомка и хорошо накачанный торс. В итоге расчлененные, выпотрошенные, раздробленные, рассеченные и размозженные останки Виктора Джекса отправились в обширную систему сбора отходов округа Лос-Анджелес.
Как же приятно было превращать Виктора в кучу обрубков, каждый не более кулака размером. Почти так же здорово, как делать из него фарш при помощи биты.
Заслужил же, гад, на все сто заслужил. Но надо отдать должное: поразительно упорный сукин сын.
«Если явится в третий раз, опять повеселимся», — подумал Ренни. Ему уже начало все это нравиться.
Он также прикинул, что можно сделать с Барб, если у нее опять крышу сорвет и она примется верещать во всю глотку.
«He-а. Что за дурацкая мысль проскочила! Лезет в голову всякое…»
Ренни выдернул пальцы, и крышка с лязгом легла на место. Тут осторожно надо. Один старый приятель не успел руку убрать и трех пальцев лишился. Фрисби ему достать из канализации захотелось. Неприятное воспоминание снова привело к мысли о Барб. «Может, уже пора от нее сваливать? Конечно, она здорово помогла и вообще нынче ночью показала себя молодцом, но что, если Виктор — это вроде ее проклятия и все завязано на нее?»
Тут как с крышкой: не убрал пальцы вовремя — и хрясь! А в Барб он запускал вовсе не пальцы…
Но сейчас ее хотелось, тело так и ныло. Домой, скорей домой! Она сейчас после ванной свеженькая, пахучая, вкусненькая. Так здорово ее оседлать и скакать, пока не заорет по-настоящему…
— Ты не слышал? Вроде шуршит что-то, — неуверенно произнесла Барб.
— Господи, детка, ну ты и…
— Я серьезно. Прекрати!
Чувствуя себя последним придурком, Ренни отпрянул. Сердце бешено стучало — ну, еще бы минуточку ей подождать! Барб замерла, вся внимание, будто старшеклассница, отчаянно пытающаяся собраться с мыслями на экзамене. Вся в ожидании скребущихся, подползающих монстров. А стояла-то раком, попой кверху. Сама игриво так попросила оприходовать ее рачком. В матрас вцепилась, точно великую страшную правду оттуда выдрать захотела.
— Малышка, я ничего не слышу. Может, это паранойя твоя от стен отскакивает?
В раздражении Ренни схватил с тумбочки сигареты. Что за черт! Час назад оживший мертвец давил ему глотку, теперь Барб со своими идиотскими глюками!
— Кажется, я слышала, как в ванной упала крышка унитаза.
— Я виноват, забыл опустить круг.
Если Ренни хотел произвести впечатление, то делался самым вежливым и рассудительным человеком на свете. Но стоило ему добиться своего, вежливость слетала, точно шелуха. Как нынче ночью: круг на сиденье он нарочно оставил поднятым в качестве декларации мужской власти. Барб заметит, но промолчит, он это знал. Коронным трюком Ренни была способность показываться людям с лучшей стороны и надежно прятать вторую сторону, на редкость сволочную. И трюк удавался: повсюду говорили, какой он честный, мудрый и достойный доверия. Конечно, он девушку у друга не отобьет, и не убьет никого, и даже никакой гнусной мысли у него возникнуть не может. Ну-ну.