— Конечно, но у хорошей загадки только одна разгадка, которая, как только ее найдешь, кажется такой очевидной. Как будто все разом встает на свои места.
Я задумываюсь.
— Ладно. Загадай мне какую-нибудь.
— Ну хорошо, вот тебе простая: «Зубов много, а ничего не ест».
— Труп.
Он содрогается:
— Это расческа, боже мой!
— Мой ответ тоже подходит.
— Да, но… — он тихонько вздыхает. — Ладно, вот тебе загадка получше: «Человек построил дом, все стены которого смотрят на юг. К нему в дом забрался медведь. Какого цвета медведь?»
Я сильнее зажимаю пальцами кубик:
— Как вообще кто-то может разгадать эту загадку? Эти данные даже близко не связаны. В любом случае, не бывает такого дома, чтобы все стены смотрели на юг. Это невозможно.
— Точно?
— Разумеется. Только если… — я сдвигаю брови, задумываясь. — Только если этот дом не на Северном полюсе. А это значит… что это полярный медведь. — Осознание приходит разом: — Медведь белого цвета.
— Ну вот видишь!
Я хмыкаю в знак несогласия:
— Хорошо. Теперь я понимаю, о чем ты. Но последняя загадка была больше похожа на логическую задачку.
Он тихо усмехается:
— Ну, может.
Странно, как быстро мы втянулись в разговор после всего, что произошло. Мне этого очень не хватало.
Перед глазами у меня появляется картинка: Стэнли один сидит на скамейке и плачет.
— Стэнли… помнишь тот день, когда ты выбросил телефон в пруд?
Улыбка исчезает с его лица:
— Помню.
— Зачем ты это сделал? — Я уже спрашивала один раз, но тогда он ответил, что просто по глупости и что это неважно. Но должна же быть причина.
Он соединяет руки.
— У моей мамы был рак, — отвечает он. — Она долго болела. Через какое-то время рак распространился в мозг. И они не могли прооперировать. Сказали, что, если вырежут опухоль, мама останется овощем. Без сознания. Она этого не захотела.
Меня пронзает острая точечная боль — где-то между сердцем и горлом, словно в меня впился рыболовный крючок.
— Она знала, что ей осталось совсем немного, поэтому легла в «Элкленд-Медоуз», чтобы они ухаживали за ней. Они на этом специализируются.
Свет от луны делает темные круги у него под глазами еще темнее, впадины на его щеках — еще глубже.
— Однажды боль стала настолько невыносимой, что они спросили, хочет ли она оставаться в сознании или просто уснуть на все время, что ей осталось. Она решила, что хочет уснуть. И мы попрощались. Я выбросил телефон, потому что теперь в нем совсем не было смысла — кому бы я стал звонить?
Бледная полоса дневного света все еще полыхает в небе, но луна уже вышла. Она то скрывается за облаками, то выныривает снова, окруженная серебристо-белым ореолом. Черные и жемчужные сумрачные тени паутиной растягиваются на траве.
— Мне очень жаль, — говорю я. Это единственные слова, которые я нахожу.
— Все в порядке, — отвечает он.
На самом деле не в порядке. Слов недостаточно.
Я начинаю тянуться к нему, затем останавливаюсь. Я придвигаюсь ближе к нему и беру его руку. Его пальцы вздрагивают, затем обвивают мои. Его руки кажутся хрупкими, как птицы, кости — вытянутыми и тонкими, кожа — раскаленной. Он легонько сжимает мою руку.
— Ты никогда не рассказывал мне, — слова слетают с моих онемевших губ в холодный воздух. — Почему.
— Казалось нечестным все это на тебя вываливать. И я не хотел тебя напугать. Ты… ты, кажется, мой единственный друг.
Снова это слово. Эмоции закипают под кожей, неприятные, словно к центру грудной клетки направлены сотни тонких проводков и кто-то их дергает, заставляя все нутро вибрировать.
— Странно это признавать вот так вот — на пустом месте, да? Но да, я одиночка. Звучит лучше, чем сказать как есть: «ботаник без социальной жизни».
Мне не удается это усвоить:
— Но ведь ты же общаешься с людьми в колледже, не так ли.
— Бывает. Но это другое. Мы обсуждаем передачи по телику, которые нам нравятся, или музыку. Мы не разговариваем вот так.
Я ничего не отвечаю. Я пытаюсь справиться с дыханием.
— Кажется, я только что вывалил все это на тебя. Именно этого я и боялся. Боже. Прости.
Он все время извиняется.
— Я плохой друг тебе, — говорю я.
— А вот и нет. Ты несколько раз оставалась со мной до четырех утра, потому что я не мог уснуть. Помнишь?
— Ну, у меня не было занятий получше.
— Ты все время обесцениваешь свою доброту. Почему тебе так важно, чтобы другие думали, что ты приятный человек?