— Мне не нравится, когда меня калибруют и помещают в категорию, — говорю я. — Я такая, какая есть. Для этого не нужно никакого названия. Не понимаю, почему я не могу просто… быть. Почему каждому нужно как-то… — я делаю резкий выдох, раздосадованная своей неспособностью объяснить.
Между нами повисает тишина. Когда он начинает говорить, голос звучит тихо, как будто он разговаривает сам с собой:
— В такие моменты мне очень хочется тебя обнять.
Я задумываюсь на мгновение. Уже много лет я никого не обнимала. Несколько раз это случалось, когда я была подростком, — обычно без предупреждения и вопреки моему желанию, по воле приемных родителей, которые не понимали моих потребностей и границ, поэтому это был, в целом, очень тяжелый и неприятный опыт. Но со Стэнли может быть по-другому. Он всегда очень обходителен и осторожен, я знаю, что он не сплющит меня в объятиях. Но мне все равно страшно это представить, по причинам, которые я не смогу как следует выразить словами.
Вдруг мне приходит в голову мысль, что Стэнли сам ищет утешения в физическом контакте, безотносительно к моему удовольствию.
— Ты когда последний раз это делал, — спрашиваю я.
— Что? Обнимался?
— Да.
— Хм, — он смотрит вдаль, — давно.
— Хорошо, — говорю я.
— Хорошо?
Я подсаживаюсь к нему на диван.
— Можем попробовать, если хочешь.
Он вскидывает брови:
— Ты уверена?
— Просто сделай это.
Медленно, очень-очень медленно он обвивает меня руками. Я не вздрагиваю, и он притягивает меня ближе, но обнимает не крепко, так что я могу высвободиться, когда захочу. Я сижу в напряжении, фокусируясь на собственном дыхании. Его рука лежит на моей спине, между лопаток. Постепенно напряжение отступает. Я неловко обхватываю его талию рукой. Даже сквозь свитер я ощущаю, насколько он худой. Все его тело состоит из острых углов, а позвоночник — ряд торчащих косточек. Там есть что-то еще, длинный выпирающий гребень через всю спину. Я легонько провожу вдоль него пальцами.
— Откуда это у тебя.
Проходит несколько секунд, прежде чем он отвечает:
— В детстве я катался на коньках. И у меня здорово получалось. Когда мне было десять, я поскользнулся, упал и сломал лопатку. Им пришлось разрезать меня, чтобы собрать все части воедино, несколько месяцев я спал на животе, потому что спина была вся в хирургических штифтах.
От одной этой мысли у меня заболела спина.
— Звучит плохо.
— Это было ужасно.
Я поднимаю голову, чтобы взглянуть в его глаза. Наши лица оказываются очень близко.
Обычно к этому моменту я была бы уже в панике, ошеломленная нахлынувшими эмоциями от прикосновения и близости, но сейчас во мне нет страха, нет ощущения, что я теряю контроль. Сейчас мне просто тепло. Прислонившись щекой к его вязаному свитеру на уровне сердца, я чувствую движение, словно внутри сидит маленькое живое существо.
— От тебя пахнет библиотекой, — шепчу я.
— Надеюсь, тебя это не смущает.
Я закрываю глаза.
— Не смущает. — Интересно, почему я позволяю ему это делать, как ему удалось проскользнуть под все мои тщательно выстроенные барьеры, словно розовому шипу — под ноготь.
Где-то глубоко в сознании звенит тревожное: «слишком близко!»
На улице завывает ветер, по окнам стекает жижа из дождя и снега. Кажется, зима в этом году пришла рано.
Он осторожно отстраняется назад, выбираясь из моих объятий. И я с удивлением испытываю укол разочарования.
— Я не знал, что обещали шторм, — замечает он.
— Его и не обещали. В прогнозе сказано «облачно».
— Полагаю, синоптики не всё могут предсказать.
Ветка царапает окно.
— На дорогах сегодня будет скверно, — говорит он. — Ты можешь остаться.
Я впиваюсь в него взглядом.
— Если хочешь, конечно, — тут же добавляет он. — Я понимаю, что даже прийти в гости было нелегким шагом, поэтому, если тебе неудобно, я пойму. Я просто подумал, что…
— Я останусь, — мое согласие удивляет даже меня. — Но мне скоро нужно ложиться.
— Хорошо, конечно, — он смотрит мне в глаза, и мне кажется, он готовится сказать что-то еще. Он закусывает нижнюю губу и опускает взгляд.
Он выдает мне новую зубную щетку в упаковке, одну из своих пижам и ложится спать. В ванной я переодеваюсь в пижаму, которая оказывается очень велика; я закатываю штанины и рукава.
Над раковиной висит аптечный шкафчик с зеркальными дверцами. Поддавшись порыву, я открываю его. Внутри обнаруживаю обычные вещи: баночку вазелина, упаковку палочек для ушей, а на нижней полке — ряд желтых аптечных баночек. Восемь штук. Я не знаю всех названий, но мой взгляд задерживается на одном: «флуоксетин». Непатентованная форма прозака.