Он удивленно смотрит на меня и кажется немного озадаченным.
— Подожди, ты что, пошутила? — широкая улыбка растягивается по его лицу. — Не могу поверить. Ты пошутила!
— Ну я умею шутить, знаешь ли.
Он снимает шапку и трет лоб, улыбаясь. На щеках у него яркий румянец, кончик носа розовый от холода, а волосы взъерошены — в каких-то местах прибиты, в каких-то торчат торчком. На соседнем дереве висит рождественская гирлянда, хотя еще даже не декабрь, и я вижу, как огоньки отражаются в его глазах. Был бы у меня фотоаппарат. Я закрываю один глаз и щелкаю затвор в своей голове — я иногда так делаю, когда не хочу забыть какую-то картинку. Я протягиваю руку и провожу по его рукаву. На ощупь он мягкий.
Затем я замечаю, что его дыхание стало затрудненным.
— Насколько больно, — спрашиваю я, — по шкале от одного до десяти.
Он задумывается, потом бормочет:
— Четыре.
Я смотрю на его пульс, бьющийся на шее: 135 ударов в минуту, и про себя думаю, что это, скорее, шесть. Он сегодня перегрузился, но я знаю, что лучше это не обсуждать. Ему просто нужно было сделать то, что он сделал.
Стэнли ерзает на месте, приоткрывая и закрывая рот. Наконец он глубоко вздыхает, залезает в карман пальто и что-то достает оттуда. Это гвоздика. Цветок кроваво-красного цвета с множеством тоненьких сморщенных лепестков, немного придавленных от долгого нахождения в кармане.
Он протягивает цветок мне. Его кадык ходит вверх и вниз.
— Держи.
Я смотрю на него.
— Я сказал, что хочу за тобой ухаживать, помнишь?
Я медленно беру цветок из его рук и чувствую, как теряю душевное равновесие. Голова кружится. У красной гвоздики есть значение в языке цветов. Но когда я пытаюсь вспомнить, какое именно, внутри меня что-то вздрагивает.
У Стэнли напряжены плечи, он сидит крепко соединив руки на коленях. Румянец на его щеках становится ярче, заползая на уши.
— Стэнли… я… — пальцы крепко сжимают стебель, — я…
— Я просто хотел тебе ее подарить, вот и все. Тебе не нужно ничего говорить.
Я крепко держу гвоздику, не зная, что с ней сделать, поэтому убираю ее в карман пальто.
Он натягивает шапку на уши, берет трость и поднимается.
— Поехали обратно?
Я встаю, и мы идем обратно к машине.
Когда я оказываюсь в своей квартире, я достаю гвоздику из кармана и рассматриваю. Лепестки прибились, листья помялись, стебель сломался, из него, словно кровь, сочится прозрачный сок. Я своими неуклюжими лапами выбила из цветка остатки жизни.
Но я все равно не могу просто выбросить его. Я беру прозрачный скотч и обматываю стебель, как будто накладывая повязку. Потом набираю воду в стакан и ставлю гвоздику на кофейный столик.
Если подумать, цветок — нездоровый подарок: отрезанный репродуктивный орган растения, жизнь в котором поддерживается через подобие питательной трубки. Какой смысл оттягивать неминуемую смерть?
Но, может быть, в этом и суть. Все смертно. Все, что мы делаем в промежутке, просто откладывает неизбежное… и все же в этом есть красота и нежность. Стоит ли оно того?
Пальцем я провожу по кроваво-красному лепестку, думая об улыбке Стэнли.
Потом вспоминаю, как он рассказывал, когда сломал руку, — что такие, как он, иногда теряют слух. Если это случится, как мы будем общаться?
Я надеваю пальто, иду в библиотеку и выписываю три книги. Я сижу за одним из длинных столов, раскрыв самую толстую из них — с простым названием «Американский язык жестов». Я нахожу жест для слова «друг» и пробую его изобразить, сцепляя указательные пальцы один, а затем два раза.
Я переворачиваю страницу и замираю. На иллюстрации — вытянутые мизинец, большой и указательный пальцы. Любовь.
Из Хранилища слышится глухой рев, массивные ворота содрогаются. Глубоко в подсознании голос шепчет: «Что бы ни случилось, это потому, что я тебя люблю».
Я резко захлопываю книгу. Через несколько минут у меня получается вернуть дыхание под контроль.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Близится моя встреча с судьей, я зачеркиваю дни в календаре, и красных крестиков становится все больше.
В среду доктор Бернхардт приходит в обычное время, его редеющие волосы аккуратно зачесаны.
— Ну что ж, — говорит он. — Вот и все. Наша последняя встреча, — он садится и складывает пальцы рук в замок. — Как ты себя чувствуешь?
— Чувствую себя… — я начинаю произносить «нормально», но останавливаюсь. — Не знаю.
— Есть что-то, о чем ты хочешь поговорить?
Я ерзаю на стуле. Наша последняя встреча. Даже подумать странно. Тревожно.