Я осторожно подхожу к ней, словно к раненому зверю, и сажусь на стул рядом.
— Ничего, ты можешь найти другую.
— Это не так просто.
Я кладу свою руку поверх ее, потому что не знаю, что еще сделать.
— Я оставила тебя одну, — шепотом говорит она. Ее рука дрожит под моей. — Я оставила свою малышку одну.
— Все в порядке, я в порядке. — Мой желудок сжимается в твердый, тугой комок.
Слеза падает на стол.
— Прости, Элви.
Я тяну себя за косичку, снова и снова.
Ее глаза останавливаются на моей руке, она смотрит на меня. Потом ее голова снова падает в ладони.
Когда она начинает говорить, голос ее звучит тихо и хрипло.
— Я не справилась с ролью матери. Я не могу позаботиться о тебе, как тебе нужно. У меня никогда не получалось. А теперь мне даже нечем платить за твое лекарство. Все только стало налаживаться, а теперь все кончено.
Она опускает голову, ее длинные волосы закрывают лицо, как занавес. Ее тонкие плечи сутулятся.
— Ничего не осталось. Я даже не знаю, чем платить за электричество в этом месяце. Кондиционер сломан. Все сломано.
Я сильнее тяну косичку, раскачиваясь вперед-назад на стуле.
— Пожалуйста, не делай так, — шепчет она.
Я хватаю себя за запястье и силой заставляю остановиться.
Она качает головой.
— Нет, нет. Ты не можешь с этим справиться. Прости. Просто… я не знаю, что делать. Без работы у нас не останется медицинской страховки, и я не знаю, что с тобой станет без этих таблеток.
Но, мамочка, я неделями их не принимаю, и со мной все в порядке, видишь?
Я не произношу этого вслух, потому что не знаю, что будет с ней, если я признаюсь. Все может стать еще хуже.
— Не думаю, что со мной что-то не так, — осторожно говорю я вместо этого.
Она вяло улыбается.
— Твой отец всегда говорил то же самое.
Я не знаю, что на это ответить. Поэтому наливаю воду в чайник, чтобы заварить ромашковый чай. Иногда после него мама чувствует себя лучше, но это не всегда работает. На этот раз, думаю, чай не поможет.
— Я не знаю, что делать, — шепчет она.
Я ставлю чайник на плиту.
— Я заварю чай, — говорю я.
Мама смотрит прямо перед собой. Ее лицо обмякло, рот приоткрыт, словно она забыла, как использовать мышцы лица.
— Я больше так не могу. Просто не могу. Но я не могу оставить тебя одну.
Я замираю. По спине бегут мурашки.
— Ты уезжаешь?
Она не отвечает.
— Не оставляй меня, пожалуйста, — говорю я.
Она поднимает голову, на ее лице странное выражение. Потом она улыбается.
— Не волнуйся, родная, я никуда не уеду.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
В уголке левого глаза появился нервный тик. Я замечаю непроизвольное сокращение мышцы под кожей. Оно происходит урывками и длится несколько минут, затем утихает на полчаса и начинается заново. Не знак ли это приближающегося психического расстройства?
Шанс сидит на спинке кресла, обивка которого изрешечена проколами от когтей. Я сижу на диване, ем руками сухие шоколадные хлопья из коробки и смотрю старый выпуск «Космоса». Обычно эта передача помогает мне справляться с тревожностью: если вспомнить про бескрайность Вселенной, собственные проблемы кажутся незначительными, — но сегодня это не помогает.
Прошла неделя с тех пор, как я потеряла работу. Я заполнила сотни анкет, но мне до сих пор никто не перезвонил. У меня осталось несколько последних коробок хлопьев, но на счету ни гроша, и, несмотря на регулярную уборку, моя квартира покрыта мышиной кровью, перьями и птичьими экскрементами. Сейчас уже не преувеличением будет сказать, что я живу в режиме биологической опасности. Я распыляю по квартире хвойный освежитель, чтобы замаскировать запах.
Я снова опускаю руку в коробку, но внутри ничего не нахожу. Я вытряхиваю коробку, собирая последние крошки со вкусом шоколада, и облизываю ладонь. Чувствую себя отвратительно. Я сама отвратительна. Но я не могу выбросить ценные калории. У меня уже начали проступать ребра.
Внезапно в дверь громко стучат. Я подпрыгиваю, Шанс резко поворачивает голову в сторону двери.
— Мисс Фитц?
Это миссис Шульц, хозяйка квартиры. Ее зычный голос разрывает тишину.
— Мисс Фитц, можно с вами поговорить?
Я проглатываю крошки, не пережевав до конца. Они комом застревают в горле. Я, разумеется, знаю, о чем хочет поговорить миссис Шульц. Она уже записала мне три голосовых сообщения об арендной плате, которые я оставила без ответа, потому что мне нечего ей ответить, — по крайней мере, из того, что помогло бы выйти из сложившейся ситуации. Ответ «меня уволили, потому что я боролась за права животных» вряд ли вызовет у нее симпатию к моему бедственному положению.