Сердцебиение учащается. Этого не может быть. Кажется, что все слишком просто.
— Звучит… звучит хорошо!
Она выкладывает на стол пакет: желтая униформа, упакованная в прозрачный мятый полиэтилен:
— Добро пожаловать в команду.
Я переодеваюсь в уборной. Форма кажется жесткой и накрахмаленной, еще есть ярко-желтая шапочка с красным петушиным гребешком. Когда я возвращаюсь, Линда проводит меня через дверь с надписью «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД» на кухню, заполненную паром. Мужчины и женщины в фартуках жарят курицу в чанах с кипящим оранжевым жиром. Один из мужчин ухмыляется мне, обнажая полоску белых зубов, и быстро говорит что-то на испанском. Остальные смеются.
На стене висит расписание. Кто-то нацарапал поверх него черным маркером «НА ХРЕН КЛАКИС».
Линда бросает взгляд на надпись и снова смеется.
— Это, наверное, Роб.
Я предполагаю, что Роб сегодня и уволился. Не знаю, что на это ответить.
Линда проводит быстрый ознакомительный тур и показывает, как обращаться с кассой.
— Я буду учить тебя по ходу, но сейчас нам не хватает персонала, поэтому все будет немного суматошно. Ты принимаешь заказы, я их собираю. Самое главное: после того, как повторишь заказ, спроси, не хотят ли они картофельных пальчиков.
— Что это.
— Картошка фри, но мы называем ее по-другому.
Посетители начинают подтягиваться. Первый час или около того, все идет относительно хорошо. Все, что от меня требуется, — повторять их заказы и выдавать сдачу. Затем людей становится все больше, справляться становится сложнее. Вырастает длинная очередь. На кухне, отвлекая меня, гремит посуда. Каждый звук кажется в несколько раз громче.
— Не желаете картофельных пальчиков, — спрашиваю я.
Мужчина в деловом костюме морщит лоб, и его парик сползает назад:
— Я только что их заказал.
— Я все равно должна спросить. Это правило.
— Так… вы хотите спросить, хочу ли я еще одну порцию или что?
Я замираю.
— Уже дайте мне чертову картошку! — говорит он.
Линде, до того собиравшей заказы, пришлось разбираться с недовольным клиентом по телефону. Я осталась одна. Приняв заказ, мне каждый раз приходится оборачиваться и набирать кусочки жареной курицы, толстую картофельную соломку и порции макарон с сыром в одноразовые тарелки.
— Эй, давай быстрее! — кричит кто-то. — Я уже пятнадцать минут тут стою!
Я дергаюсь и роняю кусок курицы на пол.
Телефон в офисе снова звонит. Я не знаю, где Линда. Духовка пищит, это означает, что то, что находится внутри, готово, но нет времени пойти и достать это. В воздухе повисает запах горелого печенья. Руки начинают трястись, и мне сложно достать нужную сдачу из кассы.
В «Хайкори-парке», когда у меня бывали эмоциональные перегрузки от людей или шума, было довольно просто найти уединенное место, где я могла взять себя в руки. Здесь же негде спрятаться, нет воздуха.
Все начинает расплываться, я двигаюсь на автопилоте. Клаки, цыпленок-талисман, щерится на меня с плаката на стене. Его лицо плывет, глаза выливаются из глазниц, словно потекшая краска. А может, это мои мозги поплыли. Люди в глазах мерцают и искажаются, словно я смотрю на них сквозь кривое зеркало, а стены плавятся в красно-желтый вихрь. Череп превратился в эхо-камеру, искажая каждый звук. Кто-то кричит. Потом уже кричат многие. Я проваливаюсь внутрь себя.
Тело движется само, пока я перелезаю через стойку и проталкиваюсь сквозь толпу к дверям. Собственное быстрое дыхание эхом звучит в ушах, заглушая внешний шум. Когда наконец голова проясняется, я сижу, сжавшись в комок, за мусорными баками среди промокших, мятых комков вощеной бумаги.
Через несколько часов я возвращаю форму, и Линда платит мне наличными за одну-единственную вечернюю смену. Тридцать пять долларов.
Вернувшись домой, я обнаруживаю на полу записку: «Несколько жильцов жаловались на странный шум из вашей квартиры. Они сказали, что похоже на звуки животного. Как вам известно, животных держать ЗАПРЕЩЕНО. Пожалуйста, НЕМЕДЛЕННО разберитесь с этим. Если я получу хотя бы еще одну жалобу, вам придется СЕГОДНЯ же заплатить за аренду».
Очень много больших букв. Обычно это дурной знак.
Когда я открываю дверь, Шанс сидит на своем обычном месте, на спинке дивана. Он наклоняет голову и кажется почти озадаченным. Он приоткрывает клюв, как будто собираясь меня о чем-то спросить, но вместо этого просто произносит: «Гу-рук». Мне внезапно хочется крепко обхватить его и зарыться лицом в перья, но, вероятнее всего, Шанс меня за это просто расцарапает.
Я падаю на стул.
Я знаю, что нужно делать. Мне нужно отвезти его в реабилитационный центр для диких животных, туда, где он будет по-настоящему в безопасности. Рассчитывать, что Шанс заполнит пустоту в моей жизни, нечестно по отношению к нему.