Из моего горла вырывается слабый стон.
Их головы поворачиваются ко мне. Рты открываются.
— Твою мать, — говорит мальчик, — это что, ребенок?
Зрение снова затуманивается, и все погружается в темноту.
Долгое время ничего не происходит, а потом появляется яркая белая комната. Сначала я не знаю, где я и что происходит. Врачи снуют туда-сюда из палаты, а я то проваливаюсь в темный туман, то выныриваю. Что-то покрывает мой рот и нос, дыхание кажется хриплым.
Я слышу, как мужчина говорит:
— Удивительно, что она самостоятельно смогла выбраться на берег, на это нужно много сил. Девочке повезло.
А женский голос отвечает:
— Я бы так не сказала. — Пауза. — Она только что моргнула, она что, пришла в сознание?
Если мужчина что-то и отвечает, то я не слышу ответа. Я снова проваливаюсь в пустоту.
Позже медсестра смотрит на аппараты вокруг меня и записывает что-то в блокнот.
— Где мама? — шепотом спрашиваю я.
Она смотрит на меня и не говорит ни слова. Ее губы сжаты, она тихо уходит.
Я вспоминаю машину, съезжающую с пирса. Я вспоминаю холодную руку, скользящую вниз, в кромешную пустоту.
Все вдруг встает на места. Какое-то время я не могу дышать, не могу думать, не могу двигаться. Ослепляющая красная боль заполняет все тело, словно каждый нерв кричит. Затем разом вся боль уходит, нервы умирают и холодеют.
Одна.
Я одна.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Я прихожу в сознание на берегу, хватая воздух ртом и дрожа.
Горло дерет, как будто я кричала. Я не помню, что кричала. Я должна что-то ощущать, верно? Я только что вскрыла свою самую глубокую рану, вывернула себя наизнанку — но я в оцепенении.
Мои вещи аккуратно сложены в стопку, как я их оставила. Путаясь в одежде, я одеваюсь, сажусь в машину и завожу мотор. Я не чувствую ни ног, ни пальцев, но каким-то образом приезжаю домой.
Когда я открываю входную дверь, в доме горит свет. Стэнли сидит в гостиной в кресле-каталке с округленными глазами и бледным лицом.
— Бог мой, где ты была?
Я облизываю свои бесчувственные губы.
— Сколько времени меня не было.
— Три часа.
Я смотрю на часы. Четыре тридцать.
— Прости.
Он подъезжает ко мне.
— Элви, ты насквозь мокрая. Ты в порядке? Что происходит?
Дверь за мной захлопывается, оставляя темноту и холод снаружи. Я знаю, что внутри тепло, но не чувствую этого.
— Я… — мой голос звучит хрипло и надорванно. Я сглатываю и пробую еще раз:
— Я ездила на озеро.
Он хмурит брови, на лбу появляются складки.
— Что?
Я снимаю пальто, медленно подхожу к дивану и сажусь.
Мои омертвевшие нервы оживают резкими уколами жгучей боли, прорывающейся сквозь туман в голове. Я провожу руками по своим распущенным мокрым волосам.
Стэнли укутывает меня пледом, берет мою руку в свои и легонько растирает:
— Так чувствуешь?
— Да, — я смотрю, как он растирает мои пальцы. — Чувствую.
Но внутри я не чувствую ничего.
— Элви, — он сжимает мою ладонь. Голос его звучит мягко, но уверенно. — Поговори со мной.
Я смотрю в пустоту. Это ведь то, чего я хотела, не так ли?
— Мама не знала, как со мной обращаться. Она хотела нормальную дочурку, с которой она могла бы обниматься, болтать и наряжаться, а вместо этого получила молчаливое, увечное существо, бегущее от прикосновений.
— Ты не увечная.
Но я увечная, сломанная. Я медленно раскачиваюсь на диване.
— Я не рассказывала тебе, как она умерла.
Стэнли ничего не говорит. Он просто ждет.
Когда наконец я начинаю говорить, голос звучит удивительно спокойно, словно я рассказываю, что ела на завтрак:
— Она утопилась.
У него перехватывает дыхание.
— Это моя вина, в каком-то смысле это я ее убила.
— Нет, — он хватает меня за руку. — Нет, Элви, это неправда. Ты не можешь винить себя за то, что она сделала.
Я смотрю на него. Собственное лицо мне кажется жестким, как дерево. Лишенным какого-либо выражения. Я должна разваливаться на части, я никогда ни с кем не говорила об этом, — но я ничего не ощущаю. Будто бы холод озера просочился в мое сердце и заморозил меня изнутри.
Стэнли наклоняет голову и прижимает мою руку к щеке:
— Если бы у меня была дочка, я никогда на свете не оставил бы ее одну в этом мире, как бы больно мне ни было.
— Она не оставила меня.
Его тело разом напрягается.
— Что?
Я чувствую, как губы растягиваются в неестественную улыбку, хотя мне совсем не хочется улыбаться:
— Она пыталась взять меня с собой.