На мгновение все во мне застывает. В груди что-то подскакивает — словно судорога от предвкушения, — перехватывая дыхание. Я щелкаю выключателем.
Шелест одежды нарушает тишину. Он снимает рубашку.
Темнота настолько плотная, что ее можно коснуться, она обволакивает меня, словно черный мех, и как бы я ни вглядывалась сквозь нее, я ничего не вижу.
Его пальцы обхватывают мое запястье, он притягивает мою руку к своей грудной клетке. Под подушечками пальцев я чувствую бугристые шрамы. Он напряжен, дышит тяжело и быстро, пока я проскальзываю ниже, касаясь неровностей и гребней рубцовой ткани. Мои руки перемещаются ему на плечи, и я провожу пальцами вдоль длинного шрама, тянущегося от основания шеи вниз по спине. Помню, что он рассказывал, как сломал лопатку и врачам пришлось разрезать его, чтобы собрать кость заново, — месяцы мучений и неподвижности сжаты в одну полоску выступающей кожи. Я провожу пальцами ниже вдоль спины и нащупываю еще один шрам. И еще один. Я касаюсь его рук, на них тоже шрамы. Восемь, девять, десять, одиннадцать.
Я быстро теряю счет.
— Я хочу включить свет, — говорю я.
В его горле что-то едва заметно щелкает, он сглатывает и говорит:
— Ладно. Давай.
Но вместо верхнего освещения я включаю настольную лампу. Он стоит в одних боксерах. Янтарный свет лампы выделяет тени на впадинах под ключицами и между ребер, подчеркивает его худобу. Шрамы похожи на барельеф, высеченный на его коже: линии нахлестываются одна на другую, некоторые бледные и почти незаметные, другие свежие и ярко-розовые. Там, где в его плоть вонзались хирургические штифты, остались зарубцевавшиеся ямочки, — они рядами маршируют вдоль прямых линий бывших разрезов.
Мои руки ложатся на его грудную клетку. Я провожу пальцами по шрамам на ребрах, словно читая шрифт Брайля. История боли. Но без этой боли он не стал бы самим собой: человеком, которому хватило эмпатии начать со мной общаться и хватило смелости, чтобы меня полюбить.
— Ты идеальный, Стэнли.
Внезапно его, кажется, очень заинтересовали собственные ступни.
— Ты не обязана это говорить.
Я целую неровный шрам на его ключице, и его дыхание вздрагивает в горле. Мои губы скользят по шраму на его левой грудной мышце. Его грудь вздымается, когда я целую еще один шрам и потом другой. Я беру его руку в свою и целую ладонь. Когда мы встречаемся губами, я чувствую соленый привкус слез.
Он проводит рукой по моей коже. Когда ладонь останавливается на левой груди, я устремляюсь навстречу прикосновению.
Я хочу еще. Хочу касаться его и чувствовать, как он отзывается на прикосновения.
Моя рука опускается к его боксерам, он напрягается.
— Мои ноги все еще…
— Тебе не придется ими двигать. Тебе не придется ничего делать. Просто позволь мне.
Он выглядит озадаченным. И когда он вдруг понимает, его глаза увеличиваются.
— Ты хочешь…
— Да.
Он закрывает глаза и делает медленный вдох. Кажется, он пытается собраться с духом.
— Элви… — он открывает глаза, касается моего лица и заправляет за ухо пару выбившихся прядей. — Я не могу тебя об этом просить.
— Ты и не просишь, — отвечаю я нетерпеливо. — Это я хочу.
Я встаю на колени перед сидящим на кровати Стэнли и внезапно сомневаюсь:
— Ты не хочешь?
— Конечно, хочу, — выпаливает он. — Просто… — голос его становится тише. — Я хочу, чтобы наш первый раз был для тебя большим, чем это. Ты не должна ублажать меня. Он должен быть идеальным, чтобы о нем тебе хотелось вспоминать…
Я прижимаю его запястья к кровати.
— Стэнли. — Он удивленно смотрит на меня. — Хотя бы раз в жизни перестань жертвовать собой и дай мне сделать тебе минет.
Его глаза становятся огромными.
— Хорошо, — едва дыша произносит он.
Я отпускаю его запястья и изучаю вздыбленные боксеры. Я аккуратно спускаю их и какое-то время просто смотрю.
Я, разумеется, хорошо знакома с мужской анатомией. Я видела фотографии. Но сейчас все иначе. Это Стэнли.
Сердце колотится, рот пересох, и я понимаю, что нервничаю. Ну конечно. Я же никогда раньше не делала ничего подобного. До нашей встречи я не позволяла себе ни с кем так близко сходиться, и даже мысли об этом не было. После того, как я открылась Стэнли, рассказав самые темные секреты своего прошлого, физический контакт не должен быть столь ошеломляюще значимым.
Наши взгляды встречаются. На его лице выражение, для которого я не могу подобрать слов. Меня немного успокаивает, что для него это так же непривычно. Я кладу руки на его узкие бедра.