— А вы как думали? — не унималась Нарын. — Может, надеялись, что мы друг другу в волосы вцепимся? Нет, не дождетесь! Если даже поедом друг друга есть станем, костей за двери не выбросим.
— Но ведь это абсолютно противоречит тому, что ты говорила прежде!
— Противоречие в самой жизни, иначе не рождались бы мы кто мальчиком, а кто девочкой!
— Значит, ты считаешь, что каждый пол должен защищать себя?
— Да! И особенно женщины.
— Это почему же?
— Чтобы удержать на привязи мужей и женихов.
— Бедные мужчины!
— Не бойтесь, — покачала головой Нарын. — Не будет этого. Откуда женщинам взять столько ума, чтобы объединиться против мужчин? Все они, и я в том числе, из жидкого теста слеплены. За одно ласковое слово любимого готовы весь белый свет по ветру развеять.
Выслушав это шутливое признание, Вугар и Арзу не могли удержаться от смеха. Нарын тоже прыснула, но, тотчас прикрыв рот ладонью, зашагала по дороге.
— Простите, что задержала вас!
— Куда? Постой!
— Я пошла…
— Не ходи одна, темно. Подожди, мы сейчас вернемся…
Нарын грустно улыбнулась:
— Некогда мне. Да и чего ждать? Третий лишний!
Она быстро пошла вперед, однако, сделав несколько шагов, оглянулась и погрозила Арзу пальцем:
— Смотри! Услышу еще раз, что мучаешь его, пеняй на себя! Отниму — и останешься с носом!
Вугар и Арзу засмеялись. Им и в голову не могло прийти, что в ее шутливых словах скрывалась истина.
Глава четырнадцатая
Надежды Мархамат-ханум не оправдались. Сохраб Гюнашли и после похорон отца продолжал жить в доме как чужой. Он по-прежнему спал и работал в кабинете, выходил редко.
Но Мархамат-ханум не падала духом. Упорство Сохраба, его затворничество она толковала по-своему. «Тоскует по старику, соблюдает траур, — думала она. — Пройдет несколько дней, и горе его состарится…» И она решила не беспокоить мужа. Сама тоже ходила хмурая, со скорбным лицом, не снимая черного платья. Ее раздражало, что дорогая мебель, телевизор, пианино до сих пор пылятся по углам. Но она ничего не трогала, хотя ее передергивало от непривычного беспорядка. Свою постель Мархамат перенесла в комнату Алагёз. В спальне, слыша за стеной каждое движение Сохраба, каждый вздох, она изводилась от одиночества. Каждый раз, взглянув на пустую кровать Сохраба, она страдала, голова кружилась, в сердце закрадывался страх: что, если Сохраб и вовсе к ней охладеет, угаснут супружеские чувства и она навсегда лишится его ласки. Это было для нее равносильно смерти. Она решила, что лучше быть подальше от Сохраба, не слышать шорохов, доносящихся из кабинета, так-то спокойнее. Да и Алагёз будет не одна. Бедняжка, смерть деда тяжело подействовала на нее, приступы участились, она нуждалась в присмотре.
Но и рядом с дочерью Мархамат не нашла покоя. Напротив, здесь у нее появились новые огорчения. Девочка в последнее время очень переменилась. По ночам не выпускала из рук книги, глотая роман за романом. А когда не читала, молчала, нахмурившись, глядела в одну точку мечтательными, печальными глазами и, порой глубоко вздыхая, все думала о чем-то своем. Иногда Мархамат, стараясь отвлечь ее, что-то спрашивала. Алагёз отвечала неохотно, безразличным тихим шепотом.
Мархамат прекрасно понимала, что происходит с дочерью, — эта бледность, молчаливость, погруженность в книги были ей хорошо знакомы. В юности, и особенно в те годы, когда она влюбилась в Сохраба, вот так же днем и ночью не расставалась с книгами и так же, устремив глаза в потолок, грезила, мечтала. Заметь эту перемену в дочери месяцев пять-шесть назад, Мархамат бы обрадовалась. Может, и не произошли бы те роковые события, посеявшие смуту в семье. Дело сладилось бы само собой, без вмешательства Мархамат. Тысяча сожалений!
Мархамат-ханум гневалась на судьбу. Еще больше, чем разлад в семье, волновало и злило Мархамат то, что по городу о ней пошли сплетни. Ее подруга управдом Зумруд Вахидова доложила, что Мархамат стала мишенью для острот и насмешек, над ней подсмеивались, рассказывали про нее забавные истории. Она, так любившая зло похохотать над другими, сама стала объектом для пересудов. Всякая шушера трепала ее имя! Но даже это можно было перетерпеть.
Мархамат, просыпаясь по утрам, уставшая от собственных горестей, не раз видела на кончиках длинных ресниц Алагёз следы высохших слез. Девочка плакала — это было и вовсе плохо. Алагёз может опять заболеть душевно, вот уж, правда, беда не приходит одна!
Мархамат перепугалась. Побранив дочку, она запретила ей читать романы о любви, — писатели, мол, все выдумывают, пишут неправду. Она даже убрала с полок все попавшиеся ей на глаза классические романы, заперла их в отдельный ящик, а ключ носила в кармане, чтобы дочка не могла его найти. Но было поздно, книги сделали свое дело, раздув в девичьем сердце огонь едва зародившейся любви. Мархамат вдруг стало тревожно, недобрые предчувствия одолевали ее. Но она гнала от себя нелепые мысли. Странное создание человек! Не желает прислушиваться к таким вот сигналам сердца, тешится надеждами и, лишь когда несчастье уже распахивает дверь, корит себя за беспечность.