— Что ты за человек? Слов не понимаешь?!
— А вот такой я человек! — устраиваясь поудобнее, говорила Мархамат-ханум. — Какой ты меня видишь, такая я и есть! — Она кокетливо повела бровями, сверкнула глазами. — И если муж даже назовет меня чертом, обругает меня, все равно каждое его слово будет для меня слаще меда, стать мне его жертвой!
— Встань, прекрати представление!
— Не встану, хоть убей. Нет сил двинуться…
В томных глазах Мархамат-ханум светилась страсть, щеки раскраснелись, молящая нежная улыбка застыла на губах. Как знакомо было Гюнашли это ее выражение! Но сейчас оно вызвало лишь неприязнь. Сдавленным от негодования голосом он прохрипел:
— Вста-ва-ай!
Но Мархамат-ханум не шелохнулась и взмолилась жалобным шепотом:
— Всего пять минут… Жизнь моя! Заклинаю могилой Мургуза-ами, дорогой его гробницей, не обижай мою душу! Пять минут…
Гюнашли схватил ее за запястье, отстраняя от себя:
— Убирайся!
Вынужденная подняться, она села на краешек дивана и, съежившись, простонала, словно тяжело больная:
— За что гонишь, жизнь моя?.. Что я сделала?
— Или ты все забыла?
— Забыла, душа моя. И ты забудь. Ведь кровь же не пролилась!
— Было бы в тысячу раз лучше, если бы она пролилась…
— Все пройдет… Помиримся! Нельзя же столько времени находиться в ссоре! Нет у меня больше сил, ты иссушил мое сердце, зачахла я…
— А ты? Обесчестила мое имя, выставила меня на осмеяние подлецов и негодяев! Все это страшнее смерти!
— Ой, не дай бог, пусть умрут твои враги, пусть сгинут недоброжелатели!
— Довольно! — Гюнашли возвысил хриплый голос. — Это уже не имеет никакого значения. Между нами все кончено. Давно кончено, пойми. В сердце моем ничего не осталось к тебе, кроме ненависти.
Мархамат-ханум, всхлипнув разрыдалась.
— Как ты ужасно говоришь, Соху! Я так люблю тебя, за что же ты ненавидишь меня? Я всегда любила… Мотыльком порхала вокруг тебя…
— Слепая любовь! — вздохнул Гюнашли и едко усмехнулся. — Пленница страсти и тщеславия.
Но Мархамат-ханум продолжала всхлипывать, как ребенок, не понимая глубокого смысла этих так спокойно произнесенных слов.
— Ты прав, Соху, любовь к тебе подстерегла меня, когда я была еще девочкой, всю жизнь я слепо ползла за тобой и буду так же ползти до самой могилы.
— Вот трагедия!.. — с горьким сожалением произнес Сохраб. — Не о такой любви я мечтал. Ты никогда не понимала меня. Тебе были непонятны мои мечты, мои идеалы. Ты принесла меня в жертву своим мелким, ничтожным целям. А теперь обесчестила — вот итог твоей слепой любви…
— Имей совесть, Соху, не наговаривай на меня! Бог тому свидетель, я ничего не сделала, что запятнало бы тебя! Просто я тому парню, бесстыжему Вугару, отомстила за нашу дочь. Я защищала твою честь, честь семьи…
— Ой, спасибо, здорово защищала! — вздох сожаления снова вырвался из груди Гюнашли. — Как же ты тупа, если до сих пор не понимаешь всей низости своего поведения. Увы, тебя уже не исправишь!
Он соскочил с дивана, отошел на несколько шагов и резко обернулся:
— Если осталась у тебя хоть капля совести, не срамись! Убирайся вон, пока я не поднял на тебя руку!
Мархамат-ханум встала с постели. Сгорбленная, убитая горем, спотыкаясь, вышла она из кабинета. Куда девалась ее горделивая надменность? Словно и не была она никогда властной и упрямой… Через минуту из соседней комнаты донеслись ее жалобные стенания.
Сохраб Гюнашли не ложился, он ходил взад и вперед по комнате, взвинченный плачем жены.
По природе своей мягкосердечный, склонный к всепрощению, Гюнашли, может, и на этот раз не выдержал бы ее бесконечных рыданий, молений и в конце концов простил. Но неожиданное событие поставило точку на всем.
Глава пятнадцатая
С вечера прошел сильный ливень. И утром небо еще хмурилось, то и дело накрапывал дождь. Густые черные тучи, опустившиеся до самых труб и крыш, нагоняли на людей смертельную тоску. На рассвете с моря подул ледяной ветер, холодом пронизывая все насквозь и покрывая тротуары и мостовые скользкой прозрачной коркой. Встревожено покачивались на набережной старые чинары, протяжно завывали телефонные провода, как бы предупреждая людей, что ветер будет крепчать и отравлять настроение. Начиналась бакинская зима.
Обычно бакинцы до середины декабря ходят в костюмах или легких плащах, а нынче вот надели шубы и пальто. Даже Вугар, который не терпел теплой одежды, по настоянию мамы Джаннат вынужден был выйти из дома в пальто и шапке.