Резкий тон удивил Исмета. Вугар никогда так не разговаривал с ним. На какое-то мгновение он оробел и, растерянно моргая, негромко, но заносчиво ответил:
— А почему тебя это беспокоит? Не нравится?
— Нравится мне или не нравится, науке до этого нет дела!
— Если ты хочешь перейти в отдел Гюнашли, чтобы сблизиться с его семьёй, — говори прямо!
— Допустим, ты прав. Но еще раз спрашиваю: какое тебе дело?
— Менять науку на любовь непростительно для ученого. Завоевывай сердце девушки иными путями.
— А если есть другие причины?
— Исмет, не хитри! Нет других причин! У тебя интереснейшая работа! Теоретические проблемы современной химии становятся с каждым годом все актуальнее, за ними будущее…
— Не вижу я этого будущего!
— Тебя ослепила любовь! — Вугар улыбнулся, но улыбка была невеселая. Одумайся, прошу тебя. Ты избрал опасный путь. Хочешь породниться с профессором Гюнашли и пригреться под его крылышком? Достойно ли это мужчины?
— Не учи меня!
— Не собираюсь учить, но как брат обязан дать тебе совет. Ты вот-вот должен закончить аспирантуру. И вдруг решаешь менять тему! Не стыдно?
— Чего же стыдиться?! Цыплят по осени считают!
— О какой осени ты говоришь? Хочешь дождаться, пока все твои товарищи защитят диссертации и обгонят тебя?
— Это еще неизвестно, кто и как защитит диссертацию! — в запальчивости крикнул Исмет. — Пусть некоторые не теряют головы от ложных дифирамбов!
— Если некоторые теряют головы от ложных дифирамбов, то другие, подобно древним алхимикам, строят свои расчеты на философском камне.
— Кроме философского камня есть случай. И порой именно случай решает все в человеческой судьбе. А планы, заранее продуманные, терпят крах!
— Чушь! Метафизика!
— Это не моя мысль. Так утверждал английский ученый Джозеф Пристли. И было бы нахальством утверждать, что крупнейший ученый, впервые высказавший предположение о существовании газового вещества, сыгравшего затем огромную роль в развитии химической промышленности, мог говорить чушь!
— И до Пристли и после него ученые занимались поисками этого вещества. Флогистонские теоретики, потом Келмонт, Бойль, лорд Кавендиш, Лавуазье…
— Паскаль, Фарадей, Ломоносов, Менделеев… Знаю!… Выходит, в науке случай не играет никакой роли, нет неожидан ностей, нет находок?
— Есть и случай, и находки, но каждое открытие рождается из предыдущего. Каждая последующая мысль продолжает предыдущую и отшлифовывает ее.
— Вот как ты сейчас… — усмехнулся Исмет.
— Мы говорим о великих ученых!
— А ты не великий?! Тебя восхваляют на все лады! Вот ты поучаешь меня с высоты своего величия…
«Неужели завидует? — с горечью подумал Вугар. — И это брат мой…» Ему хотелось прикрикнуть на Исмета, отчитать, но он вспомнил, как огорчалась мама Джаннат из-за их ссор, тревожилась, места себе не находила, пока не помирятся. Сколько раз просила Вугара: «Не обращай на Исмета внимания, не принимай к сердцу его слова. Не чужой он тебе, брат молочный… Будь с ним помягче! Не всем бог дает хороший характер. Исмет наш с норовом. Но он хороший, в конце концов поймет свою неправоту. Когда вы ссоритесь, жизни мне нет…»
И Вугар промолчал.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава, первая
Последние дни Мархамат-ханум не находила себе места. Посмотришь на нее и сразу поймешь — забота снедает человека. А ведь еще совсем недавно раскатистый смех заполнял квартиру. По вечерам, удобно устроившись в кресле-качалке, она, закинув ногу на ногу, без конца болтала по телефону с подругами или смотрела передачи по телевизору. Лишь когда диктор желал всем спокойной ночи, она, сладко позевывая, поднималась с качалки и, потягиваясь и переваливаясь с боку на бок, шла в спальню, наполненную бархатисто-голубым светом. Удобно устроившись на мягкой широкой кровати, она зарывалась головой в пуховую подушку и засыпала спокойным, сладким сном.
И вот все изменилось. Куда девались безмятежные ночи? Казалось, какой-то невидимый злодей подмешал в сладкий сон Мархамат-ханум горького яду. Ночи напролет она тяжело ворочалась с боку на бок, скрип пружин и громкое сопение слышались даже в соседней комнате.
Что случилось? Какое горе подкосило счастливую, веселую, бодрую женщину? Куда исчезла ее жизнерадостность? Почему смолкли бесконечные шутки и прибаутки? Мархамат-ханум словно подменили. Отчего? Никто ничего не понимал. Если кто-нибудь из домашних спрашивал ее об этом, она отвечала неохотно и неопределенно, каждый день отыскивая новую причину: то сетовала на головные боли, то уверяла, что начались сердечные спазмы, то жаловалась, что болят почки.