— А еще я вышила алтарную пелену, — начала было я, но впомнила, чем это закончилось, и умолкла.
Нико тоже помолчал, потом достал из кармана лимон.
— В детстве, — начал он задумчиво, — мы разрезали лимон на четыре части, вот так, закрывали глаза и пытались почувствовать сладость внутри кислоты. Возьмите, Ирма, попробуйте. — Он протянул мне четвертинку лимона. — Только глаза закройте.
Я втянула в себя кислый сок и вправду ощутила легкий сладкий привкус, как первое дуновение весны в морозный день на исходе зимы. Нико неторопливо очистил лимон от кожуры, перевел разговор на мою работу в амбулатории, а после рассказал про мебель, которую мечтает делать на заказ.
Когда траттория закрылась, мы пошли гулять дальше — по тихим улицам Ноб-Хилл, а затем в Пасифик-Хайтс, смотрели, как над городом всходит луна, и болтали о всякой всячине. Он рассказал мне про дерево Гиппократа, в тени которого тот занимался со своими учениками. И с гордостью заверил, что этот платан с острова Кос — самое старое на свете дерево. Теперь оно такое огромное, что и пятьдесят мужчин его не обхватят.
— Пятьдесят? — переспросила я.
Он улыбнулся.
— Ну, пятьдесят небольших таких мужчин.
Молли настежь распахнула дверь в пансион, едва я вставила ключ в замочную скважину.
— Уже поздно, я беспокоилась, — яростно набросилась она на меня, но потом заметила рыжие волосы Нико, поблескивавшие в свете фонаря. — Ага, понятно. Вообще-то уже полночь, Ирма.
— Мы поужинали, а потом… беседовали о Гиппократе.
— Неужели? Это, безусловно, весьма достойная тема. В субботу вечером в моей церковной общине танцы, — ехидно сообщила она Нико. — Уж чем выгуливать ее холодными вечерами по улицам, так пошли бы оба туда со мной.
Так мы и сделали, и даже сумели станцевать вальс, но следовать за партнером в контрдансе оказалось мне не по силам, и мои ноги окончательно запутались. Я едва не упала, Нико подхватил меня, и его губы слегка коснулись моего шрама.
— Дождемся следующего вальса? — улыбнулся он.
— Да — кивнула я, и мы стояли рядом в теплой ночи, сплетя руки и почти не разговаривая.
Уже в пансионе Молли, глядя, как я медленно расчесываю волосы, заметила:
— Тебе понравилось на танцах, Ирма? Я была права, что вытащила вас туда?
— Да, Молли, — признала я. — Ты была права.
Все было хорошо и правильно. Весна перетекла в лето, небо сияло высокой синевой. На холмах цвели дикие цветы. Я часто помогала доктору Бьюкнелл в операционной и готовилась сдать экзамены на аттестат средней школы. Дзия могла бы гордиться мною. Нико нашел работу у краснодеревщика, переехавшего в Сан-Франциско из Бостона. Я купалась от радости в жарком, ярком лете.
В начале июля Нико встретил меня, как обычно, после работы.
— Пойдемте на Норт-Бич, — предложил он и добавил, — хочу кое-что вам показать.
Мы прошлись по шумной, забитой повозками, Колумбус-авеню, затем свернули на Юнион.
— Теперь закройте глаза и принюхайтесь, — велел он и повел меня за руку.
Судя по запаху, мы прошли мимо магазина, где торговали домашней птицей, затем мимо рыбной лавки, а потом мимо кофейни.
— Уже совсем рядом, — подбодрил он. — Здесь налево.
Я поняла, что мы пришли в пекарню.
— Добро пожаловать. Прошу вас, присаживайтесь, синьора Ирма Витале из Опи. Очень вам рады, — произнес ласковый голос на моем родном диалекте Абруццо.
Я распахнула глаза. Плотный веселый булочник стоял рядом и улыбался во весь рот.
— Знакомьтесь, Алессандро Манчини, — с гордостью представил его Нико. — Он испек ваш любимый хлеб.
Алессандро положил мне в руки круглую теплую буханку. Да, в ней была именно та волшебная тяжесть, и корочка ее хрустела именно так, как надо. Я вытерла слезы и отломила кусок, с нежностью держа его в руке.