«О чем нам писать? — фыркнул Карло, когда я посетовала, что мы почти безграмотные. — В Опи один год похож на другой, и так вся жизнь. Никакой разницы. И между нами никакой разницы.
Я возразила, что это вовсе не так.
— Бывают голодные годы, а бывают хорошие. И ты не такой, как Габриэль или как мэр. А я не такая, как жена мэра или… Филомена.
Уж точно не как Филомена.
Карло вздохнул.
— Ты слишком умничаешь, Ирма».
— Лучия будет очень польщена, получив от вас письмо, — мягко заметил Аттилио. — Она бережно его сохранит, поверьте. Смотрите, какой отличный денек занимается.
Я посмотрела, куда он указывал. На востоке сиреневую полосу неба прошила красная нить восходящего солнца. Когда совсем рассвело, я починила рубашку Аттилио и наметила первую розу на муслине.
— На что похожа Америка? — спросила я, пока мы ехали между невысоких холмов, поросших оливами. — Какая она?
— Говорят, там есть все: города, поселки, деревни, реки и огромные озера, равнины, пустыни, болота, горы и леса, громадные леса, больше, чем весь Абруццо.
— Там, где нету итальянцев, люди говорят по-английски?
— Думаю, да.
Вышивая первую веточку, я вспоминала, как мы таращились на африканского фокусника, который не знал нашего языка. Нет, лучше думать про розы, про то, как изогнуть каждый стебель.
Аттилио что-то мурлыкал себе под нос, а иногда пел во весь голос, обращаясь к Россо со словами:
— Ты не помнишь, как там дальше, дружище?
Затем сказал:
— Ирма, вы и вправду можете встретить настоящего Федерико на корабле. Или в Кливленде.
— Жена нашего мэра сказала, что в Америке женщине не обязательно выходить замуж. Можно просто найти работу.
— Это так. Но все же ни к чему жить одной.
А синяки у жены мэра? Или Ассунта, которая так горестно рыдала на похоронах мужа? А беда, постигшая самого Аттилио, чья жена впала в детство, переболев лихорадкой? Стоит ли рисковать, раз все может так ужасно обернуться?
— Незачем мне выходить замуж, — настаивала я.
Он открыл рот, хотел возразить, но ничего не сказал.
В молчании мы проехали два захудалых городишки, и Аттилио заметил:
— В следующем останавливаться тоже не станем. Там была малярия, посуду никто у нас покупать не будет.
Я видела малярию — сыновья глухого Эдуардо вернулись все желтые и трясущиеся из Калабрии, где работали летом на строительстве дороги. Вскоре они умерли, дрожа, как овечьи хвостики, хоть до отъезда из Опи были те еще крепкие барашки.
— Не беспокойтесь, сейчас, ранней весной, мы ее не подхватим, — уверил меня Аттилио. — Но вы увидите, как она здесь похозяйничала.
Да, я это увидела. Смерть оставила свои следы повсюду — на заброшенных полях и в пустом аббатстве с распахнутыми воротами.
— Смотрите, колокола нет. Уверен, в церкви не осталось ничего ценного, ни распятия, ни серебряной утвари. Вот ведь, Божий храм обобрали, — Аттилио покачал головой.
За аббатством вдоль пыльной дороги растянулась деревня. Возле домов молчаливые жители плели корзины. Дети таились в тени, как кошки, безучастно провожая нас глазами. Порой доносился кашель — хриплый, раздирающий душу. Мужчина закричал, чтобы его укрыли одеялом, и корзинщики со вздохом перекрестились.
— Разве ему нельзя помочь? — в ужасе спросила я.
Аттилио потряс головой и прикрикнул, подгоняя Россо.
— Он скоро умрет. Все, что им остается, это плести корзины, чтоб заработать хоть немного монет. Они слишком слабы для работы в поле.
Из темного дверного проема вышел осунувшийся священник, за ним ковыляла изможденная работница. Он направился к нам и с усилием, точно движение причиняло ему боль, поднял руку для благословения. Аттилио придержал коня.
— Святой отец, возьмите, — я протянула три лиры, но он, казалось, этого не заметил. Кривыми, свилеватыми, как пастуший посох, пальцами, ухватился за борта повозки и глухо спросил у Аттилио:
— Вы едете на юг?
— Да, в Неаполь.
— Дальше по дороге дом, там девочка, она пока здорова. Ее зовут Розанна.
Голова у священника качалась, как гирька на ветру. Я посмотрела на Аттилио. Надо ведь радоваться, что в этом логове болезни есть хоть один здоровый человек?
— Все ее родные умерли. А они, — падре шевельнул рукой в сторону остальных, — с трудом заботятся о самих себе. Ребенок не может оставаться один.
Аттилио пожевал губами.
— Я торговец, отец, а Ирма направляется в Америку.