Они туго завязали мне глаза какой-то тряпкой. Гребень Белы мешал им затянуть узел, и они выдрали его. Я услышала, как деревяшка треснула под тяжелым башмаком.
— Разверни ее, — скомандовал второй голос.
Я была прижата к стене, лоб упирался во влажные кирпичи. Они забрали мой мешок, и теперь грубые руки шарили по телу в поисках кошелька.
— Только пикни и ты очень пожалеешь об этом, детка. Вы же, первачки, любите прятать деньги в укромных местах.
Я прикусила язык до крови и молча слизывала ее, пока горячая ладонь рыскала у меня под юбкой и между ног. Второй сунул руку за лиф и нашел замшевый мешочек.
— Во-от он, в сиськах спрятался. Девочки-дурочки ни черта не соображают.
— Стой спокойно, киска. Нам нужны деньги, а не твоя тощая задница.
Из-под тугой повязки я видела коричневые ботинки. Рот заполнился кровью. Я пропадаю, пропадаю на улице. Вот так вот. Мистрис была права. Марта была права. Надо мне было оставаться Девушкой-Воротничком.
— Двадцать долларов. Вот дерьмо. Стоило мараться. У тебя, девочка, еще че-нить есть?
— Нет, — выдохнула я.
Они отпустили меня. Ноги подкашивались, я прислонилась к стене.
— Что в корзине? — спросил один.
— Жратва. Так, поглядим. Хлеб, вареное яйцо. Ха, тут еще и старина Линкольн. Вот идиотка-то! — Звякнуло и разбилось о стену стекло гравюры. — Ты откуда?
Я ничего не ответила. Тяжелая рука схватила меня за плечо, тряхнула взад-вперед, так что я ударилась головой о кирпичи.
— Я задал вежливый вопрос. Ты откуда?
— Из Италии, — прошептала я.
— Ай-да-талия, — он ткнул пальцем мне в шрам. — Смотри-ка, а она драчунья. Нам такие нравятся, верно, Билл?
Меня охватила ярость, и, словно собака Габриэля, я резко дернула головой и вонзила зубы в жирный ненавистный палец.
— Сучка! — хором заорали они. — Ну, теперь ты свое получишь.
В тот же миг мне нараспашку разорвали блузку.
Я закричала, зовя на помощь.
— Заткнись, сука!
Неожиданно в переулке раздались голоса, застучали о брусчатку шаги — кто-то бежал в нашу сторону.
— Эй, вы! Отпустите ее!
Меня отпихнули, я упала и видела, как коричневые башмаки бросились удирать. Двое мужчин присели рядом со мной. Когда они сняли с меня повязку, я разглядела униформу и блестящие пуговицы на мундирах.
— Полиция. Вы в безопасности, мисс. Они удрали. Вы можете встать? — твердые руки помогли мне подняться. — Что произошло?
— Меня ограбили, — всхлипнула я. — Забрали мешок и деньги.
— М-да, по вам видно, что вы собрались в дорогу, мисс. Воры выслеживают путников, знаете ли. Ведь у них все добро с собой. И район здесь не лучший.
Гляди в оба, сказала мне Лула. И не мечтай о лучшей жизни, могла бы добавить она.
Бледные, чуть навыкате, глаза рослого полицейского внимательно изучали мой шрам.
— Неприятная царапина. Похоже, довольно свежая.
— Это еще на корабле было.
Полицейский задумчиво скрестил руки на широкой груди.
— Вы сможете их поймать? Их было двое, оба в коричневых башмаках, одного зовут Билл. Они побежали… — я махнула направо.
Переулок был совершенно пуст. Только сейчас я разглядела низенькие арки, глубокие ниши, лестницы и темные проемы между домами. Полицейские едва повернули головы в ту сторону.
— Они скрылись, — сказал тот, что повыше. — А у вас были завязаны глаза, так ведь? Если мы задержим двоих мужчин, вы сможете поклясться, что это именно те?
Нет, признала я.
— Кроме того, если они узнают, что вы на них указали, то попытаются вас найти. Им несложно будет это сделать, мисс, — он повел подбородком на мой шрам.
— Но я уезжаю из Кливленда, они не смогут… — я осеклась.
Денег больше нет. Нет и работы у Мистрис. Мое новое платье, вторая пара обуви, четки и гравюра с Линкольном — пропало все. Образцы моей вышивки, мамин фартук. Ножницы-журавль и камешек из дома, вышитый рисунок Опи, Терезин адрес, китовый ус Густаво, его адрес и всякая надежда его найти. Все мои сокровища.
Что же осталось? Перепачканное платье, рваная юбка и — боже праведный — моя блузка разодрана, грудь видна! Я поскорей запахнула края, сгорая от стыда. Коренастый поднял с земли шаль, встряхнул от грязи и протянул мне. Я закуталась в мокрую ткань.
— Случается, мисс. Мы, знаете, всякого на своей работе навидались. Вам еще повезло, поверьте, — строго, точно хнычащему ребенку, заявил он. — Могло быть куда хуже… было бы куда хуже, кабы не мы.