На всех швейных салонах висели таблички: «Вакансий нет». В одном месте я не обнаружила такой таблички, однако хозяйка, которая открыла мне, молча — у нее был полный рот булавок — указала на четкое «НЕТ», написанное мелом на дверной стойке. «НЕТ» значилось везде и повсюду. Некоторые портнихи отвечали «нет», стоило мне открыть рот: «нет, никаких иностранцев». Другие указывали на мой шрам: «нет, никаких лишних проблем». И однако вокруг были толпы женщин в прекрасно пошитых платьях, такие ни на какой фабрике не сделают. У одних — турнюры, узкие складки и шотландская клетка. У других — вшитые сборчатые рукава, облаками охватывающие руку. Как-то я остановила даму с ласковым лицом, которая выходила из аптеки, чтобы спросить, где ей сшили такое красивое платье, — может, туда я еще не обращалась. Но она в ужасе отшатнулась, прижав к груди расшитый бисером кошелек. Перепугавшись ничуть не меньше, я поспешила перейти на другую сторону улицы и едва не угодила под телегу с углем.
— Эй, барышня, — закричал возница, — по сторонам смотрите!
Даже по соседству с пансионом меня почти никто не знал. Я могла часами ходить в толпе, словно невидимка. Бакалейщик стоял на пороге своей лавки, курил трубку и равнодушно глядел на меня. Мне захотелось крикнуть ему: «Я Ирма! Ирма Витали из Опи». Он сплюнул и ушел обратно за прилавок.
Миссис Гавестон упомянула, что неподалеку от вокзала есть несколько швейных мастерских. Но и там работницы были не нужны. Целыми днями я кружила по городу, все увеличивая охват поисков, и уже почти протерла до дыр свои башмаки. Маленького нефритового кота, украденного у Мистрис, пришлось заложить в ломбард — мне нечем было платить за трамваи. Как-то в дождь я купила у разносчика зонт, ведь ни одна уважающая себя портниха даже на порог не пустит мокрую курицу.
— Тридцать центов за такой зонтик? — фыркнула Молли. Тебя надули. Ладно, пошли на кухню, обсохнешь и чайку попьешь.
Я устало плюхнулась на стул, с тоской глядя на мокрые лужицы, натекшие на пол с моей юбки. Вот уже ровно две недели, как я без толку околачиваюсь в Чикаго.
Пока Молли ловко строгала капусту для супа, я незаметно для себя рассказала ей про Мистрис, про воротнички и про Лулу. Но не про воровство.
— Чудно как-то: что ж ты не скопила побольше, перед тем как отправиться одной в незнакомый город? — хмуровато спросила Молли, стоя ко мне спиной. — Уезжала в спешке? Или что?
Я нервно пригладила волосы.
— Устала я от Кливленда.
— Понятно.
Что ей понятно? Я тоже принялась резать овощи, чтобы унять дрожь в руках.
— Слушай, Ирма, а ты не советовалась со своими? Ну, с итальянцами, которые живут вокруг Полк-стрит? Чего они говорят насчет работы?
Да, я была на Полк-стрит.
— Русские, бывает, нанимают девушек шить воротнички и манжеты, — сказал мне торговец оливковым маслом.
— А вы на фабрику попробуйте сходить, — добавила его жена. — В мясном цеху всегда кто-нибудь нужен на упаковку. И в колбасном тоже.
— Нет, — ответила я. — Нет, спасибо.
— Что, слишком хороша для такой работы? — процедила она. — Или недостаточно голодна?
Колбасные заводы и впрямь широко раскинули свои сети. Я наблюдала, как по утрам толпы изможденных рабочих направляются к их воротам со всего города. А сквозь жирные стекла было видно, как они раскладывают мясо по банкам, сортируют, штампуют и упаковывают их в ящики. Или по многу часов стоят возле длинных деревянных столов, в лужах крови, и набивают колбасные оболочки. В самом деле, кто я такая, чтобы требовать себе работы получше?
Ноги у меня ломило от беспрестанной ходьбы. Однажды я чуть не потеряла сознание, взбираясь по лестнице к своей комнате. Может, и впрямь было глупо ехать сюда? Но что же делать теперь, когда у меня нет денег даже на билет? Молли рассказывала, что зимой, в Ист-Сайде полицейские вытаскивают нищих, замерзших насмерть, из выгребных ям.
— Никогда туда не ходи, Ирма, — с нажимом предупредила она. — Там жуткие районы.
На пятнадцатый день в Чикаго я лежала в кровати и смотрела в узенькое окошко. Раньше у меня никогда не было своей комнаты. Как американцы выдерживают это постоянное одиночество? Ночью, лежа без сна в полной тишине, я представила себе, что умерла. Что тогда станет с Дзией? Вдруг выдастся плохой год, а у отца на руках жена и маленький ребенок — захочет ли он кормить никому не нужную старуху, если я не буду присылать им деньги? Я вспомнила год, после которого мама совсем разболелась. Целыми днями шел мокрый снег, а нам пора было стричь овец. Ножницы постоянно затуплялись о спутанную сырую шерсть. Отцу и Карло приходилось беспрерывно затачивать их. Все валились с ног от усталости, а мы с мамой мыли шерсть, пока руки не покрылись кровавыми мозолями. От холода мы уже не могли пошевелить и пальцем.