— Да, там поляки строят церковь, знаю. Это недалеко, — заверил он меня. — Пойдем вон той дорогой, подальше от этой вонищи.
Мой провожатый не назвал своего имени, однако вел себя обходительно, поддерживая меня под руку у всякой ямы или бордюра. Когда он спросил, где я живу, а я ответила — в пансионе, его светлоголубые глаза с недоумением скользнули по дорогому платью.
— Это подарок из швейного ателье, где я работаю, — призналась я.
Idiota, осознала я в ту же секунду, как это произнесла и он нагло посмотрел мне прямо в глаза. Idiota, ты же себя разоблачила перед ним.
— А, так значит, мы работаем в ателье? Платья шьем?
Он крепко сжал мой локоть. Хриплые, напряженные нотки появились в его голосе.
— Нам сюда, ваша церковь во-он там.
Он не полицейский, теперь я это точно знала. Кровь прилила мне к щекам, я в панике озиралась, чтобы позвать на помощь или броситься наутек.
— Улицы совсем пустые, — сказал он.
Да, но куда лучше заблудиться, постучать в первую попавшуюся дверь, просто бежать, куда глаза глядят, прятаться всю ночь в переулках, только бы подальше от него.
— Теперь я сама дойду, сэр, раз отсюда уже недалеко, — я старалась говорить спокойно и не смотреть на него, как мы делали дома со злобно рычащими псами. В эту секунду его отвлек отдаленный свист, я высвободила руку, но он резко дернулся и снова схватил меня.
— Не стоит, мисс. Здесь полно воров, они ограбят вас и разденут до нитки. — Он пощупал складку на юбке. — За такую красивую вещь можно выручить кругленькую сумму.
Мы завернули за угол, и он повел меня к обгоревшим заброшенным домам, мимо которых я точно раньше не проходила.
— Пустите меня! — громко закричала я, отпихивая его, пытаясь вырваться на свободу.
Он прижал меня к фонарной тумбе — я оказалась в ловушке. Теперь он держал меня обеими руками. Волчьи глаза хищно посверкивали в сумерках.
— Тпру, не так быстро. Во-он она, моя церковь, детка, нарочно для меня ее изготовил Великий пожар в Чикаго. — Он грубо расхохотался, кивнув на обугленный дом с раскрытой дверью и выбитыми стеклами. Оттуда выбежала крыса, а он сжал меня еще крепче.
— Пустите меня! — снова закричала я и стала биться, пинать его и звать на помощь:
— Помогите! Aiuto!
— А ну, заткнись! — прошипел он, обдав мне щеку горячим дыханием. — Никто тебя не слышит. А если услышит, так тоже захочет позабавиться, правда, это уж после меня. — Мясистая рука зажала мне рот, и он втащил меня в дом. — Не надо тебе было так расфуфыриваться, девочка. Не в этой части города. Где столько евреев, святош поганых. Те еще крысы, как и все вы, чертовы первачки.
Он тащил меня в глубь дома, под ногами скрипело битое стекло. Я укусила его за руку. Он дал мне пощечину.
— Сучка итальянская. Я понял, по говору. Притаскиваетесь сюда, отбираете у нас работу, ублюдочное племя.
С каждым словом он все плотнее прижимал меня к обгоревшей шаткой стене. Я завизжала и вырвалась. Он схватил меня и впечатал обратно, потом оторвал ленту с платья.
— Сгодится на что-нибудь. Вот так. Уздечка для нашей кобылки, — он тяжело, хрипло дышал мне в лицо. Сделал из ленты кляп и заткнул мне рот. — А теперь потише, потише, сейчас я тебя оседлаю. Не заставляй меня использовать кнут.
Выдернул из брюк тяжелый ремень и хлестнул им в воздухе. Пряжка с треском ударила по обугленной балке.
— Хочешь получить им по роже, сучка? Или сюда? — он сжал мне грудь. Дыхание его стало прерывистым, он шарил в своих брюках, навалившись на меня всей грудью, вжимая в стену и больно надавив под ребра луковицей карманных часов. Я задыхалась. Попробовала кричать, но кляп заглушал все звуки.
— Возбудилась, да, кобылка? Ну, вот и твой жеребец, твой большой американский жеребец. Чертова юбка. — Раздался треск, будто молния прорезала небо. Я лягнула его. Выдернула одну руку и врезала по лицу, потом еще раз, обезумев от ужаса.
— Я сказал, стой спокойно, тварь! — блеснул металл и острое лезвие прижалось к моей щеке. Таким ножом мой отец резал овец. О, Боже, матерь божья, Пресвятая богородица. — Что, заблудилась? Я тебе покажу блуд. Вот он, блуд. Нравится? Тебе нравится? — Разорвал блумерсы. Рывком раздвинул ноги, я пыталась кричать, но — ни звука из сдавленного горла, только бешено стучит сердце в ушах. И вдруг железный стержень вонзился в меня, резкая, ошеломляющая боль и его хриплые, ритмичные вздохи. Кровь потекла по ногам. Господи, забери меня. Ноги бессильно подкосились.