Выступать не пожелал никто. А Завацкого уже не было в красном уголке. Не выдержав позора, он убежал в цех и там, в его холодной пустоте, прижавшись к железобетонной колонне, безутешно рыдал.
Ночью Федька стоял у станка и смотрел на вертящуюся фрезу, на струю молочно-белой эмульсии, высвобождал отфрезерованные гайки из тисков, зажимал другие. Хотелось спать, но усилием воли он прогонял дремоту. Он чувствовал себя совсем взрослым, настоящим мужчиной, завоевавшим власть над собой.
«Ничего, — думал он. — Перетерпим! Только бы разбить врага. Вот уж кончится война — сразу все переменится!»
1961
ЛЕСНОЙ ПРУД
«Чего они хлопают?» — подумал Константин Петрович и стал разглаживать записки. Он никак не мог привыкнуть к тому, что его доклады воодушевляют людей, в сущности далеких и от Арктики, и от Антарктики, и от плавучих льдин. Он почти наверное знал наперед содержание этих записок. Будут спрашивать о водоизмещении и ходовых качествах судна, на котором он штурмовал полярные высоты, о программе дальнейших исследований ледового материка, о том, меняется ли климат Земли.
И вдруг — нервные, торопливые каракули на листке из школьной тетрадки: «Расскажите, пожалуйста, как вы стали мужественным человеком?» Вот тебе и на!
Константин Петрович даже растерялся на минуту.
— Спасибо автору этой записки, — сказал он, глядя в полный зал. — Приятно, что этот вопрос мне задали здесь, в моем родном городе. А что на него ответить, я просто не знаю. Спасибо!
Он еще мог успеть на обратную электричку, но, придя в гостиницу, распаковал сложенный накануне чемоданчик и лег в постель.
Проснулся он рано и в приподнятом настроении. В майке и пижамных брюках прошел по пустынному коридору в умывальник, сунул голову под кран, пофыркал. Вытираясь, посмотрел в зеркало на заплывающие жирком белые плечи, на редеющую, с изрядной сединой шевелюру и поморщился неодобрительно. Однако больше для вида: хорошее настроение не пропадало.
Вышел на улицу, оглянулся на многоэтажные дома. Поливальная машина медленно двигалась по асфальту, веером разбрасывая радужные струи.
Гулко заухал большой молот в кузнечном цехе. Улыбнувшись, словно доброму знакомому, Константин Петрович пошел на этот звук.
На окраине большого города, у самой заводской ограды, приютился поселок — дюжина двухэтажных рубленых домов. Крепкие еще срубы! Пропитанные морилкой, они будто пряничные домики коричневеют в зелени высоких деревьев.
Константин Петрович остановился, поглядел на один из домов. Хотел было войти, но раздумал. Завернул за угол, прошел переулком — не понял, куда попал. Ничем не приметная улица, на ней давно обжитые дома.
Но что это там, справа? Как будто бы парк. А деревья в нем не парковые, все больше березы да ели — остаток былого леса!
Константин Петрович прошел по парку из конца в конец, вышел через заднюю калитку и остановился. Перед ним расстилался пустырь полукилометровой ширины, весь беспорядочно изрытый. Виднелись застрявшие землеройные машины, груды бетонных плит, труб, навесы временных складов. А за пустырем опять пятиэтажные дома, они обступили его со всех сторон, словно осадное войско. Но здесь, с краю пустыря, на затвердевших кочках топорщилась пучками желтая трава.
Да ведь это болото! Болото, болото, болото! Если его пересечь, зная тропу, выйдешь на старую порубку, а там недалеко уже и до лесного шоссе.
Да, да… Где это все? За болотом все новые и новые кварталы, торопливые пешеходы заполонили тротуары, ныряют под вывески гастрономов.
Где же конец этому городу?
Кончилась многоэтажная застройка, пошли кварталы финских домиков с зелеными двориками, садиками, огородиками…
А вот и шоссе. По гладкому черному асфальту скользят «Москвичи» и «Волги», посапывают пневмотормозами солидные «ЗИЛы», неторопливые автобусы подкатывают к столбику с флажком, пригласительно лязгают дверьми.
Шоссе — оно или не оно? Будет пруд или не будет? Вдруг он помешал какой-нибудь стройке, засыпали строительным мусором, и все дело…
По правую руку еще тянется городская окраина, а по левую лес становится все гуще, он уже дышит покоем и прохладой. Но сколько ни смотрит налево Константин Петрович, там нет ничего похожего на поляну, за которой надо искать лесной пруд.
Поселок был мал.
Из чащи лесной выныривала железнодорожная ветка, расходилась в три колеи, и на краю образовавшейся прогалины жался желтый деревянный домик — станция. У станции редкая березовая рощица. Здесь в получку приезжие рабочие, дожидаясь вечернего поезда, располагались под березами, пели песни, шумели; бывало, что и дрались. Назавтра не зевай, приходи пораньше, подбирай пустые бутылки, выменяешь их у старьевщика на «раковую шейку» или розового петуха на палочке.