Красивая машина — дизель. Вот бы механиком стать… Но где уж мне, неграмотному!
Если бы не война! Началась, проклятая, как раз, когда время настало идти в первый класс. А потом — ютились как попало, у чужих людей, в суровой степи, а время трудное, военное, каждому приходилось что-то делать, чтобы прокормиться, где уж было думать о школе…
До чего же все могло быть иначе!
Он курит и вместо синеватого облачка дыма вокруг засиженной мухами лампочки видит празднично убранный зал. На сцене — директор совхоза Булат Бейсембаев с бумагой в руке. Называет фамилии, и люди выходят вперед. Директор пожимает каждому руку и вручает разукрашенный лист — грамоту; и еще пакет, перевязанный шелковой лентой. Некоторые задерживаются, на сцене, чтобы сказать несколько слов, им громко хлопают, у всех тепло и празднично на душе.
Вдруг — что такое? Директор громко и отчетливо называет его имя. Не может быть! Но директор повторяет снова:
— Гюнтер Бенке за образцовое содержание отары, за перевыполнение плана по приросту поголовья и по настригу шерсти премируется ценным подарком.
Он сидит в заднем ряду, затаившись как мышь. Директор выкликает еще раз:
— Гюнтер Бенке! Что, нет его?
— Здесь, здесь, вот он! — кричат рядом. Его приподнимают под мышки, подталкивают к проходу, подбадривают, подзадоривают.
Дальше могло бы быть так: уверенным шагом он подходит к столу, пожимает директору руку, с достоинством принимает подарок, поворачивается к залу. «Товарищи! — говорит он. — Я человек неграмотный, как же вы признали меня за передовика? Молчишь, Булат Бейсембаевич, ну ничего, я сам и отвечу. Потому что Гюнтер Бенке не боится никакого труда. Могу и не поспать, могу не поесть, а овцы мои будут сыты. Спасибо за подарок, но работаю не за награду, а потому что забочусь о нашем совхозе и о процветании нашей любимой Родины». И потом еще что-нибудь звучное, красивое — словами, какие много раз слышал по радио…
А вышло так, что Гюнтер Бенке, застенчивый, нелюдимый горбун, неуклюже пробирался вдоль стенки вперед, к сцене, еще больше горбясь от наступившей в зале тишины. Оказавшись у выхода в фойе, он приостановился в нерешительности и — бросился вон из зала. Кинулся к дверям и на улицу, скорей, скорей отсюда! Его настиг взрыв громкого смеха в зале. Смеялись добродушно, неожиданное исчезновение Гюнтера выглядело забавным. Но в душе горбуна этот смех прозвучал обидной издевкой.
Пакет, перевязанный ленточкой, принесли ему домой. Он долго рассматривал голубую сорочку с пестрым галстуком, потом положил их в фанерный чемодан, лежавший под топчаном. Уже целый год хранятся там эти сокровища. Гюнтеру даже не приходит в голову их надеть.
В Доме культуры он с тех пор не бывал.
Вечер за вечером лежит он на скрипучем топчане, курит одну сигарету за другой, размышляет. Его мысли однообразны и безутешны. Иногда он мечтает о невероятном: о том, что люди называют счастьем. Но не верит, что оно когда-нибудь придет.
В большой комнате слышны женские голоса. Мать входит в каморку, на одутловатом лице растерянность.
— Гюнтер, к тебе какая-то девушка.
Мать хотела сказать это просто, никак не подчеркивая, как будто визит девушки в их дом — самое обычное дело. Но как раз наигранное безразличие и выдавало все смятение чувств, вызванных в материнской душе небывалым событием: изумление, надежду, страх перед разочарованием.
Рука с дымящейся сигаретой повисла в воздухе. Гюнтер молчал. Его смятение было еще большим.
— Пустить ее к тебе, или выйдешь?
Горбун приподнялся, свесил ноги с топчана.
— А кто она такая? — спросил он хрипло. Его глаза потемнели.
— Не знаю… — оглянулась мать в сторону двери. — По-моему, из новеньких, из целинников, работает, кажется, на молочной ферме. Иди, сынок, она ведь ждет.
Гюнтер поспешно натянул сапоги и, загасив сигарету о край стола, вышел в большую комнату.
— Добрый вечер, — поздоровалась девушка.
Она была невзрачна на вид, среднего роста, светловолосая, круглолицая. Широкий рот, коротенький нос вздернут, большие серые глаза смотрят робко и виновато.
— Добрый вечер, — ответил Гюнтер.
— Вы меня, наверно, не знаете, я здесь недавно, — продолжала девушка, смущаясь. — Меня зовут Фрося Бабенко. Я работаю на молочной ферме.
— Нет, как же, я вас знаю, — поспешно возразил Гюнтер.
Робкий тон девушки помог ему справиться с собственным смущением — ровно настолько, чтобы выговорить несколько слов и поднять на нее глаза. Под его прямым взглядом, показавшимся ей смелым и изучающим, Фрося Бабенко совсем оробела.