Выбрать главу

— Да, так вот… я вот по какому делу… — запиналась она. — Наша комсомольская организация… у нас было собрание… многие выступали… по разным вопросам, но в том числе… Вы знаете, еще полгода нет, как я здесь, в совхозе… Но другие комсомольцы, они говорили, что тут есть люди, из молодежи, которые… не имеют образования… не учились в школе… И меня направили к вам. Говорят, вы из-под Одессы, и я тоже. Вы извините, я не знаю, как вы посмотрите… Мне поручили переговорить с вами, и если вы ничего не будете иметь против, с вами заниматься… обучать… Вы извините, я не знаю, как вы…

Кровь бросилась в голову горбуна. Какого черта они суют нос в чужие дела?! О нем говорят на собраниях! Они там, наверно, смеются над его неграмотностью! А может, заодно и над его горбом? Кто дал им такое право? Хватает же наглости у этих прибеглых девок — она будет его «обучать»! Он скоро двадцать лет здесь в этой степи! Где они были, эти учителя, пока он был мальчишкой?

— Мне это все без надобности, — сказал он с тихой яростью в голосе. — Для моих баранов я и так хорош. Так и передайте своей комсомольской организации.

— Но почему же, сынок?.. — вступилась мать.

— Чего! — закричал он. — Ты еще будешь меня учить! Слава богу, двадцать лет кормлюсь своими руками! Хочу, чтоб меня оставили в покое!

Девушка неловко поднялась со стула, скользнула к двери и исчезла так бесшумно, что он оторопел.

— Ах, Гюнтер, Гюнтер, — корила мать, — как ты с ней обошелся! Такая славная девушка, такая скромная…

— «Скромная, скромная»! Невелика заслуга. Я тоже скромный. Хочешь не хочешь, приходится…

— Ах, Гюнтер, Гюнтер… Невежливо так. Что люди скажут?

Гюнтер Бенке вернулся в каморку и повалился на топчан. Достал дрожащей рукой сигарету, раздавил ее, вытащил другую. Вскочил, выбежал из дома.

На улице никого не было.

«Нехорошо я поступил, — думал он. — Очень нехорошо. Она ведь ни при чем. Ей поручили — она и пришла. А у нее ничего не вышло — ей обидно. Я ее оскорбил».

Глядя в землю, Гюнтер повернул домой. В маленьких сенях слышались приглушенные всхлипывания. В углу темнела какая-то фигура.

— Мама! — закричал он, вбегая в комнату. — Она там! Плачет!

— Ах, боже ты мой! — вырвалось у старухи. Схватив шаль, она кинулась в сени.

* * *

Яркое весеннее солнце заглядывает в каморку на пол ложатся косые тени от оконного переплета — как линейки в школьной тетради.

За столом сидит Гюнтер Бенке в голубой рубашке. Неузнаваем и стол — тут целая стопа книг, красивые новые книги, когда-нибудь Гюнтер их прочтет. В центре стола, на синей промокашке поверх холщовой скатерти, стоит белая чернильница.

Гюнтер сидит на табуретке, а против него на стуле — Фрося Бабенко. Она слушает внимательно, настороженно, потому что в голосе Гюнтера, который временами срывается, нечто большее, чем в простом значении слов.

— Скоро я со своими баранами уйду в степь, — говорит Гюнтер. — Тогда уж, конечно, кончатся наши занятия. — Наступает пауза, словно Гюнтер чего-то ждет. Возражения, может быть? Но Фрося молчит, и он продолжает: — Ты не считаешь, что мне нужно сдать тебе экзамен? Как учительница ты должна бы, кажется, потребовать…

Фрося только глубоко вздыхает. Потом соглашается:

— Хорошо. А как мы это сделаем? Устроим диктант?

— Можно диктант, — кивает Гюнтер, но без воодушевления. — Но ведь я не маленький. Мог бы и сам что-нибудь написать.

— Хорошо, пиши.

Раскрыв тетрадь на чистой странице, Гюнтер Бенке макает перо в чернильницу.

— Только ты не смотри, — требует он.

— Пожалуйста, если я тебе мешаю… — она отворачивается к окну.

Выпрямившись, как свеча, она сидит, глядя прямо перед собой, изо всех сил стараясь не видеть, как мучительно медленно под пером Гюнтера возникают слова. Сегодня ему еще труднее справляться с ними, перо качается, спотыкаясь, вонзается в бумагу, и мелкие брызги разлетаются по свежей холщовой скатерти фиолетовыми точками.

Гюнтер Бенке, сердясь на себя за неумелость, пишет первое в жизни сочинение, пристраивает одну букву к другой, и они, неровные, неуклюжие, постепенно складываются в строчку. Фрося Бабенко, вовсе не чувствуя себя учительницей, сидит смирно, скованно, только ее высокая, крепкая грудь вздымается при каждом вдохе.

Гюнтер кончил писать. Посмотрел в тетрадь, украдкой взглянул в сторону молчащей Фроси. Снова опустил глаза. Осталось самое простое — пододвинуть ей тетрадку…