— Есть такой: выдающийся музыкант, — ответил я отчасти наугад.
— Так вот, она играет на фортепиано, понимаешь? — с ударением повторил он еще раз. — А что я умею? Стрелять по танкам прямой наводкой?
— «Кто умеет играть на рояле, тот имеет у женщин успех», — пропел я, после третьего бокала у меня шумело в голове.
— Что? — растерялся Грохотов.
— Нет, ничего, — спохватился я. — Глупая немецкая, когда-то модная, песенка. Извини.
За окнами смеркалось. Зажегся свет. Несколько мужчин с аккордеоном, саксофоном, банджо и барабанными палочками поднялись на эстраду, где стояли коричневый рояль и большой комплект барабанов разного калибра. Я вспомнил про свой поезд, который уходил ночью. Загремела музыка, и теперь Грохотову приходилось почти кричать, чтобы я мог его расслышать.
— «Нет, милый Петр, — говорит мать, — мне кажется, что и с вашей стороны это было не совсем серьезно, когда вы делали это предложение, скорее уступка настроению, нечто вроде романтического порыва, поскольку я представить себе не могу, чтобы серьезный мужчина, каким вы, безусловно, являетесь, пожелал жениться на девушке, которую он знает лишь по письмам и еще никогда не видел». Она говорит, и мне это как обухом по голове, я готов сквозь землю провалиться, а с другой стороны, во мне закипает возмущение, по какому праву эта вежливая мадам поучает меня и что-то мне предписывает, и в то же время я опять-таки понимаю, что она ее мать и не хочет меня в мужья своей дочери. Наконец она замолкает, видно, хочет услышать, достаточно ли убедительны были ее слова, и тогда я говорю: «Все это прекрасно, но что скажет сама Юлия, надо же выслушать и ее мнение?» — «Юлия — дитя, — говорит мамаша, — и если вы, взрослый мужчина, пустите в ход все свое влияние, она, возможно, уступит и станет вашей женой, но вы должны понимать, какую ответственность взяли бы на себя, заставив ее принести в жертву свое будущее. Вы должны отдавать себе отчет и в том, какое будущее сможете обеспечить ей вы и будет ли она счастлива с вами». Тут входит Юлия. Глаза заплаканы, смотрит в землю. «Чай готов», — говорит она. «Прекрасно, накрывай, пожалуйста, на стол, дитя мое», — говорит мать. И тут еще звонок в прихожей. Юлия идет открывать. «Это, должно быть, наш папа», — говорит мадам. Появляется полный мужчина, очки в роговой оправе, лысина, хорошо отглаженный костюм с жилетом, темно-синий в полоску. Меня представляют. «Ах, очень приятно, — говорит отец. — Очень рад воочию увидеть победителя. Ах, какое было тяжелое время — эта война. Но вы там времени даром не теряли, вижу по вашим наградам». Жизнерадостный, общительный старикан. «Там было здорово жарко, последние дни в Берлине? Мертвого Гитлера видели? Вообще-то видел его кто-нибудь мертвым? Знаете, какие фантастические слухи ходят о его якобы спасении и бегстве в Аргентину?» И так далее. Посидели с ним немного в мягких креслах под торшером, потом пили чай. Ложки серебряные. Да… Потом я попрощался. В прихожей Юлия сказала мне: «Но ты же еще напишешь, да?» Я сказал «да» и подумал «нет». Еще они спросили меня: куда я теперь поеду? Я сказал: в Псков. И тогда они спросили, не переночую ли я у них, если задержусь в Москве. Я сказал: «Спасибо, у меня есть здесь один знакомый». Такая вот история. Налей-ка еще. Будь здоров! Тогда я поехал на вокзал и задремал на скамейке, приткнувшись к чемодану. Легче он не стал. У меня там всякие вещицы, подарки, так сказать, для невесты. Может быть, тебе нужно? Прекрасное белое подвенечное платье. Пара очень приличных дамских туфель на высоком каблуке, тридцать пятого размера. Тебе не надо? Жаль. Может быть, следовало их все-таки там выгрузить, но я не решился, да и случая не было. Выпьем!