Прошло уже пять минут, как прозвенел звонок, вся школа затихла, и только из конца коридора, из-за т о й двери, доносился гул. Завуч открыла дверь, вошла первой, он за ней.
Оборвалась модная песенка, доносившаяся из девчоночьего угла, только один писклявый голосок дотягивал осиротело: «Родные ветры вслед за ним летят», но и он осекся на полуслове.
В классе было темнее, чем в коридоре. Что-то белое, летучее промелькнуло в воздухе. Серые фигурки метнулись по рядам. Стукнули крышки парт, и стало тихо.
— Здравствуйте, дети, — сказала завуч. — Вот ваш новый учитель, его зовут Никодим Васильевич.
Кто-то хмыкнул.
— Ты что, Ладогин, подавился? — сказала завуч с вынужденно миролюбивой интонацией.
— А это не я, — ответил не по-детски грубый голос с последней парты.
— Так вот, дети, это ваш новый учитель, теперь он будет вас учить. Прошу любить и жаловать… Пожалуйста, Никодим Васильевич, — завуч уступила ему место у стола и вышла, как показалось Никодиму Васильевичу, с излишней поспешностью.
Едва она скрылась за дверью, класс ожил. Все задвигалось, загомонило. Сначала Никодим Васильевич видел перед собой сплошную бурлящую массу, потом стал отличать мальчишек, которые вертелись всем туловищем и громко галдели, от девочек, тоже вертлявых, но менее шумных.
Они с ярым любопытством рассматривали нового учителя и делились впечатлениями. Опять замелькали белые предметы, и теперь Никодим Васильевич убедился, что это были бумажные голуби.
Он стоял у стола, опершись ладонями, и не знал, что ему делать и что говорить. Смотрел на бушующее море озорства и не представлял себе, как справится с ним. «Растерялись, Никодим Васильевич?» Но нет же, не было это растерянностью! Он просто не знал, что произойдет в следующий момент, однако был уверен, что не сделает ничего такого, что могло бы его погубить: не рассердится и не повысит голоса.
Стоял у стола и улыбался. Он многое понял за эти минуты. Понял, почему его пригласили на работу сейчас, спустя полтора месяца после начала учебного года. Понял, почему и директор и завуч ему несколько раз как бы мимоходом говорили, что класс этот «сборный», но не вдавались в подробности, сразу отвлекались на другие предметы, не дав ему собраться с мыслями для расспросов. Понял, почему у этого класса сменилось уже три учительницы, — об этом тоже упоминали как бы вскользь, видно, лишь затем, чтобы нельзя было потом сказать, что это от него скрыли. Понятной стала и случайно оброненная фраза, которую сразу постарались замять: «На третий «б» непременно нужен мужчина».
И Никодим Васильевич, улыбался, потому что человека радует любое открытие, любая разгадка, даже если она не сулит ничего хорошего.
«Не может быть, чтобы она не слышала этого шума, — подумал Никодим Васильевич. — А ведь не вернулась! Все ясно: бросили, как щенка в глубокую воду».
От этой мысли ему стало еще веселее, и еще шире стала улыбка на его лице. Она принесла ему первую маленькую победу. Одна из девочек с первого ряда нетерпеливо обернулась и крикнула:
— Да тише вы!
Мало кто обратил на нее внимание.
Бумажные голуби летали по классу, ударялись о стены, взмывали к потолку, снижались спиралями. Надо было кончать с этим безобразием, но как? Никодиму Васильевичу не приходила в голову ни одна толковая идея. Мысли его потекли в совершенно ненужном направлении: вспомнилось, как еще лет шесть, от силы восемь, тому назад, он сам пускал бумажных голубей, и делал это с большим искусством… Вдруг один голубь круто взвился вверх, стукнулся в потолок и, кружась штопором, упал на учительский стол. Неожиданно для себя самого Никодим Васильевич схватил хорошо знакомый ему метательный снаряд, привычным движением расправил ему хвост и плавно, с разгоном из-за плеча, пустил его в дальний угол.
И тотчас же класс огласился всеобщим восторженным хохотом. Мальчишки смеялись открыто и торжествующе, словно радовались пополнению своей компании, они вскакивали, размахивали руками, раскачивались всем туловищем и трясли головами, а девочки пытались сдержаться, отворачивались и прыскали в шеи соседкам.
Смеялся и Никодим Васильевич. Он еще не понимал, что сделал и чего достиг… Его просто рассмешила собственная выходка и захватило всеобщее веселье. Но нельзя было не почувствовать общности, которая вдруг возникла между ним и классом.
Ни один голубь не летал больше, о голубях забыли.
— Перейдем к делу, — сказал Никодим Васильевич.