Надо шевелить пальцами рук и ног: раз-два, раз-два, быстрей, еще быстрей, — лучший способ, чтобы согреться… Этот спит сном праведника. А что ему? Почему бы ему, собственно, не спать? Он вовсе не обязан терпеть лишения. Он мог бы вообще не наниматься, с голоду не умер бы. Вот работает коллектором в свои каникулы. Сделал одолжение. А мог бы и не делать.
Удивительно, как не загорается лес от этого потока искр? Что, если б вдруг загорелась тайга? Да, да, да, это было уже… Лесные пожары… Лес горел вокруг молодого завода, а мы, комсомольцы, сражались с огнем, мы рыли канавы на его пути, мы несли охрану на спасенных участках, и вот однажды под вечер тревожная весть… Его несли всю дорогу из леса вчетвером на самодельных носилках из прутьев и двух жердин, несли одного из нас всю дорогу из леса, потому что тогда еще не на чем было возить. Несли его быстро, спотыкаясь о корни, косясь на красный от крови живот, надеялись на врача. Парень выжил, потому что был молод и ему очень нравилось жить. А бандитскую пулю, говорят, оставил себе на память.
Виляет, полощется огненная грива, дробно вздрагивает платформа. А на ней не газик — броневик, и стучат, стучат колеса теплушек, а в них — где сорок человек, где восемь лошадей…
Не горюй, боец-сирота, теперь мы все одна семья, смело мы в бой идем, разгромили атаманов, разогнали воевод. Иркутск и Варшава, Орел и Каховка, — вьется, полощется на ветру огненная грива! Наш паровоз, вперед лети! Где остановка? Остановки не будет! В том-то вся суть.
А ночь уже стушевалась, восток занимается заревом, и вот уж глядь — виднеется пурпурная головешка в прогалинах тайги, вот она дугообразно выгибается кверху, вырисовывается контур гигантского раскаленного полушария, сумасшедше мелькает частокол еловых верхушек по его золотистому полю, свет и тень, свет и тень, свет и тень чередуются с пулеметной быстротой. Вот и совсем поднялся над горизонтом огненный шар, и тайга озарилась…
На заднем сиденье заскрипели пружины…
Проснулся! Только бы не начал приставать с разговорами, а то потеряется нить.
Что-то еще недодумано, что-то нужное вертится в голове…
— Где мы едем?
— Скоро будем на месте.
— Ого, я, кажется, отменно поспал.
Довольство в голосе. Большего тебе и не требуется?
Что-то я недодумал, что-то нужное обронил… Поезд мчится вперед и вперед, и нет у него конечной остановки, но где-то по дороге подсаживается новый люд. Они, которые не с начала пути, что они знают? Скажем, вот этот парнишка?
Владимир Иванович оглянулся. На заднем сиденье никого не было. Валялись скомканные одеяла. На платформе тоже никого.
«Наваждение какое-то», — подумал Владимир Иванович. Открыл дверцу, глянул назад — никого, выглянул по другую сторону — и там никого. Вылез, стараясь не торопиться, подавляя бессмысленную тревогу, пошел вокруг машины.
Позади газика спиной к движению стоял Валерий с поднятыми вверх руками. Постоял так, потянулся, развел руками в стороны, два раза присел, покачнулся при толчке, повернулся и увидел начальника.
— Ха, зарядочка! — сказал Валерий.
Что такое? Смущение на его лице?
Так может быть… Может быть, он просто стесняется делать вещи, которые все одобряют?
Антигерой? Отчего бывает такое? Ах, мало ли отчего… Не надо искать простых объяснений. Простые решения надо искать.
«Что такое я думал о нем? Что-то нехорошее, злое».
Полно, какая он смена? Ведь только он один назвался охотником идти по проторенной тропе. Те, остальные, которых ты отверг, они ведь выбирали неизведанное!
И вдруг Владимиру Ивановичу стало жаль Валерия, попросту жаль. Стало неловко перед ним, будто в чем-то его обобрал, что-то не поровну с ним разделил. Чувствовал себя неизмеримо богаче. Бывает ведь так: одним на пользу даже потери, другие и от удач только больше нищают.
Пропала всякая злость. «Парень, парень! Да, я ошибся в тебе, но это моя же вина: зачем я поверил в твою преждевременную мудрость? Пусть ясная, трезвая мысль нужнее романтического порыва, но в двадцать лет человек не может этого знать».
— Ну, делай свою зарядочку, что же ты перестал? — сказал Владимир Иванович, впервые обращаясь к Валерию на «ты».