— На расставании в парке. Но вы еще не сказали, как попали к нам в город.
— Проще простого. Тут построили новую школу-интернат, меня назначили завучем, и нужно было готовиться к началу учебного года.
— Хорошая у вас профессия. Ну, рассказывайте дальше. Значит, он простился с ней и потом терзался.
— Прошла неделя, может быть, две. Как-то в воскресенье наш молодой учитель стоял у окна, он снимал комнату у «хозяев». Было чудесное утро. Солнце сияло ярко и ласково. И у него впервые после стольких грустных, унылых дней было солнечно на душе. Отсутствие счастья — еще не несчастье, думал он. Еще столько прекрасного в жизни! Девушку ты потерял, но мечта о ней навсегда с тобой. И вдруг он заметил мелькнувший за окном силуэт. Девичья фигура на велосипеде показалась ему знакомой. Он не сразу сообразил, что это она, и все время, пока мчался за ней, не был уверен, пока она не оглянулась.
— И она не знала, кто за ней гонится. Было лишь неясное предчувствие…
— Как? Вы все-таки не забыли? Это правда?
Неосторожное движение отдалось болью в правом плече, он судорожно стиснул челюсти.
— Что с вами? Вам плохо?
— Хорошо. Мне никогда еще не было так хорошо, как сейчас.
Некоторое время он лежал молча, с закрытыми глазами. Когда снова он заговорил, голос его звучал бодро, почти весело.
— Рассказывать дальше? Все по порядку. Не теряя времени, наш молодой человек выбежал на улицу. Верный «Уралец» завелся с полоборота. Проскочив город, они вылетают на шоссе, стрелка спидометра дрожит на восьмидесяти. Впереди никого. Они мчатся еще быстрее. И лишь за поворотом… Далеко же она укатила за считанные минуты. Молодчина! Значит, и она любит скорость! Но с нами ей не сравниться! Сейчас мы ее догоним, перегоним, станем поперек шоссе, и я скажу: теперь не уйдешь! Сниму ее со смешного велосипедика и понесу на руках…
— Куда?
— Я еще не знал куда. Просто так, нести и нести. Ну ладно. Расстояние между ними быстро сокращалось. Вот она совсем близко. Оглядывается, и… я вижу ее лицо, столько раз оно мне снилось, такое прекрасное и любимое. И вдруг — откуда он только взялся! — лесовоз с бревнами. Остальное вы знаете.
— Да.
Нежная рука касается его щеки. Он закрывает глаза. Улыбается:
— Смотрите, уже стемнело.
— Да.
В палате все уже были на своих местах. Но никто не разговаривал. И не зажигал света.
Шлепая мягкими тапочками, Федоровна убиралась в одноместной палате, куда только что перевели Эвальда, маленькой белой комнатке с единственным окном.
За работой Федоровна любила поговорить:
— Ну, что, мотоциклист, правда, тут лучше? Вот и я говорю: там никакого покоя нет, и этот рыжий леший, он же кого хочешь с ума сведет. И для Фриды тут приятнее, что ты думаешь, эти нехристи, ясное дело, смущают девушку. Нечего смеяться, герой ты эдакий, вы небось думаете, раз Федоровна старуха, так она ничего не понимает? Думаешь, кто тебя перевел в эту комнатку? А вот Михал Абрамыч, доктор, он сперва Федоровну спросил: «Как ты считаешь, Федоровна, если нам перевести мотоциклиста в маленькую палату, где директор совхоза лежал со сломанной ногой?» Я и сказала ему: «Вы, мужчины, чисто несмышленые дети, вам бы только руки-ноги людям отрезать, а вот уразуметь, что у человека на сердце, — тут вы без Федоровны никуда. Давай, говорю, Михал Абрамыч, распорядись, пусть сразу и переводят, вот приедет его голубка Фрида, тут они и повидаются спокойно, а не то что у этих нехристей на глазах». Нечего рукой махать, вы поглядите на него, он уже машет. Нечего на старуху махать, знаю, что говорю. И доктор, он тоже говорит: «Только бы нам привести ему руку в порядок! Нельзя допустить, чтоб такая милая девушка выходила замуж за однорукого». Ага, опять не по тебе, не любишь, чтоб о тебе говорили.
— Да нет же, Федоровна, просто ты не дело говоришь.
— Как ерунду! Неужто не женишься на своей красавице? Так имей в виду, мотоциклист, обманешь девушку, не видать тебе счастья. Тогда к Федоровне и близко не подходи, за нашу деточку Фриду я тебе глаза выцарапаю. Да чего я беспокоюсь, знаю ведь, обязательно женишься. Вот только с рукой бы обошлось. Михал Абрамыч, доктор… вот только говорить нельзя. Ладно, скажу, ты ведь не маленький, только не выдавай старуху, — продолжает она шепотом, косясь на дверь. — Хотят тебя снова оперировать. Кости, вишь, как-то криво срослись, они хотят снова ломать, а там — или — или — понимаешь? Но ты не бойся, господь бог, он о хороших людях заботится! Ну, теперь тут порядок, любо-дорого смотреть, твоя Фрида придет, порадуется… И хватит тебе болтать, — обращается она к себе самой, — ступай уж, старая, ступай, — и Федоровна исчезает за дверью.