Он шел все дальше и дальше, от одного спекулянта к другому, протискиваясь сквозь толпу и настороженно поглядывая по сторонам — не пропустить бы какой благоприятной возможности. Время от времени щупал правый карман своих пропитанных машинным маслом, колом стоявших рабочих штанов, где лежали деньги.
Вдруг его сердце учащенно забилось. Он увидел брюки. Светло-серые, в мелкую клеточку. Элегантные, как у Макса Линдера. Точно его размер, это он определил еще издали. Он усиленно заработал локтями, пробираясь вперед.
Брюки были в руках невзрачного мужчины с красноватым, слегка опухшим и плохо выбритым лицом. Рядом стоял еще один, помоложе, по-видимому, его приятель, побрит он был получше, роста маленького, сухощавый, живой и языкастый.
— Что, углядел-таки свои брюки? — крикнул сухощавый. — Бери и носи на здоровье. Ну-ка, прикинь-ка. Гляди-ка, точно твой размер. Ну, тебе везет.
Вблизи брюки производили менее сильное впечатление. Несмотря на тщательно отутюженную складку, было заметно, что они не новые. Но как раз поэтому невозможное могло стать возможным, а на новые брюки такого сорта не хватило бы всей его получки.
— Сколько просите? — осведомился он насколько мог равнодушно.
— Пятьсот целковых, — ответил плохо выбритый, не поворачивая головы.
Пятьсот! Ну ясно, за такую красоту! Сумма намного превосходила его возможности. Он хотел уж повернуться и уйти, но ткань в мелкую клеточку притягивала его как магнит, и он сказал, подражая рыночным завсегдатаям:
— А по-деловому?
— Сколько даешь? — заинтересованно отозвался сухощавый.
— Две сотни, — заявил он, не раздумывая. Именно столько было приготовлено в правом кармане его рабочих штанов.
— Четыреста, — бросил плохо выбритый.
Ага, поддаются, подумал он, не такие уж они упорные. А вслух добавил:
— Четыре сотни тоже много. Сам погляди, брюки-то ведь не новые.
— Как — не новые? — удивился сухощавый. — Или ты смотришь, что этикетки нету? Чудак, они ж по заказу сработаны, у лучшего портного сшиты.
— Да что ты с ним разговариваешь, — равнодушно заметил плохо выбритый. — Сразу видно, что не настоящий покупатель, зашел время провести, развлечься.
— Нет, мне правда брюки нужны, только цена больно уж высока.
— Вот видишь! — вступился сухощавый. — Товарищу действительно нужны хорошие брюки.
— Четыреста, — неумолимо проронил плохо выбритый.
Чтоб разом покончить с муками страстного, но неосуществимого желания, он решительно отвернулся и хотел идти прочь, куда глаза глядят, но сухощавый, казалось, принял его сторону:
— Погоди, — начал он, — сколько даешь, окончательно?
— Двести рублей.
— Триста! — буркнул плохо выбритый. Ага, уже и он уступает!
— Нет, две сотни, ни копейки больше.
Он бросил прощальный влюбленный взгляд на заветные брюки, на свою неосуществившуюся мечту — она ему не по карману.
— А сколько у тебя всего-то денег? — участливо спросил сухощавый.
— Две сотни… с собой взял.
Неожиданно прорвавшаяся доброта засияла на лице маленького подручного продавца.
— Эх, где наша не пропадала! Бери за две сотни!
— А, хрен с тобой, — согласился и главный торговец. — Бери уж. Только для тебя.
Наспех пересчитав деньги, он заплатил и с бережно сложенными брюками под мышкой помчался домой. «Есть еще добрые люди на свете, — думал он, — попадаются. Сочувствуют другим, даже себе в убыль, когда надо выручить человека».
Мать осмотрела покупку с некоторой опаской:
— Сынок, а они не лицованные?
Вечером он вышел в соседний двор, где шли танцы под баян. Правда, и в новых брюках он еще не осмеливался пригласить какую-нибудь девчонку, но, стоя у стенки, уже не чувствовал обычной скованности, без стеснения поглядывал налево-направо и покуривал толстую папиросу «Беломор». Потом прогулялся немного с приятелем, а когда стало смеркаться, направился домой кратчайшим путем. И тут, прыгая через канаву, он услышал подозрительный треск — звук рвущейся ткани. Пощупал рукой — и обнаружил дыру. Он ускорил шаг, но светло-серое сокровище в мелкую клеточку разрушалось все быстрее и вскоре болталось на нем мятыми лохмотьями. На счастье, уже стемнело, и он незаметно пробрался к дому. Когда он стаскивал с себя свои замечательные брюки, они на глазах распались на множество лоскутков.
Не раз вспоминал он потом это происшествие, и каждый раз с новым чувством. Обида и горькое разочарование постепенно сменялись снисходительным удивлением собственной наивности, а позже пришло даже нечто вроде восхищения актерскими способностями обоих мошенников и мастерством неизвестного мошенника-портного; надо же, сумел, пусть всего на несколько часов, придать истлевшим лохмотьям видимость стоящей вещи.