Вырос новый человек. У него своя жизнь. Со своими открытиями. Своими достижениями. Со своими собственными разочарованиями.
Он бросил беглый взгляд на сына. Лицо мрачно, между бровей залегла задумчивая складка. Какой-то след наверняка оставит в нем несостоявшаяся покупка.
Возможно, сейчас было самое время сказать сыну какие-то мудрые, добрые слова, объяснить ему, что преходяще и что никогда не теряет ценности, к чему надо стремиться, а что гроша ломаного не стоит, — но он был не силен в абстрактных рассуждениях и знал об этом.
— Эх, ладно, — только и сказал он. — Горе — не беда, утечет, как вода. Что там у нас сегодня по телевизору?
1976
БЛАГОДАРНОСТЬ
Больной лежал на операционном столе.
Он выглядел глубоким стариком. Давно не стриженные седеющие на висках волосы неряшливо и клочковато топорщились, в их обрамлении маленькие ушные раковины напоминали морские ракушки, потерянные среди выгоревшей травы. Лицо больного, нечисто выбритое накануне приходящим парикмахером, было изжелта-бледным. Ввалившиеся щеки обрисовывали рельеф челюстей с деснами и зубами. Большой хрящеватый нос торчал сиротливым утесом, и в глубоких, с густой тенью глазницах беспокойно ворочались огромные глазные яблоки. Черный зрачок в серо-зеленой сетчатке тускло мерцал страхом и собачьей покорностью.
Георгий Филиппович только на мгновение задержался взглядом на этом лице и сразу, словно боялся отвлечься, бросил операционной сестре: «Начинаем».
Пока сестра фиксировала больного, пристегивая ремнями его руки и ноги («Чтобы вы не убежали», — шутила она по привычке), Георгий Филиппович мыл руки, сосредоточенно и медлительно, словно совершал священнодействие. Затем, подняв согнутые в локте руки в желтых перчатках с растопыренными пальцами, похожий на пастора, благословляющего прихожан, он дал сестре завязать у себя на затылке тесемки стерильной маски, закрывшей его лицо до самых глаз, и шагнул к столу.
— Сейчас будет больно, минуточку потерпите, — деловито сказал хирург, и в живот воткнулась игла.
Больной вздрогнул слегка, но боль была не сильной, введенный несколько минут назад морфий притупил восприятие. За первой иглой воткнулась вторая, потом третья, четвертая, но живот уже деревенел, боль больше не чувствовалась, было только какое-то странное ощущение, будто тебя накачивают, как футбольный мяч, ничем нельзя этому помешать, и страшновато, что лопнет.
Второй хирург стал по другую сторону. Сестры заняли свои места, как хорошо натренированный боевой расчет. Георгий Филиппович, не отрывая взгляда от обработанного спиртом и йодом операционного поля, обложенного стерильным материалом, протянул руку. Сестра подала скальпель, Георгий Филиппович примерился, нащупал нужную точку и сделал продольный разрез.
Больной был слаб и истощен. Накануне ему ввели четыре литра физиологического раствора с глюкозой, подняли кровяное давление. Но ткани остались вялыми, дряблыми, сердечный тонус низким, и поэтому следовало провести операцию без общего наркоза.
Был март, на дворе стояла оттепель. Но больничную котельную топили, как полагается по зимней норме, потому что в январе поступали жалобы на холод в палатах, и начальством было настрого приказано топлива не жалеть. Через четверть часа после начала операции Георгий Филиппович уже обливался потом, и сестра стерильными салфетками утирала ему капли со лба и бровей.
— Паразиты! — вслух ругался Георгий Филиппович. — Работают же где-то люди… как люди… с кондиционированным воздухом!.. А у нас…
Оборвав себя на полуфразе, он взглядом пригласил ассистента присмотреться повнимательнее.
— Видишь, что у него? — И добавил, обращаясь к сестре: — Ч-черт, откуда кровь набегает, что у вас там с зажимами? Подайте большие тампоны.
Больной лежал, уставившись в потолок. Белый потолок струился над ним волнистыми облаками, ровными, как гофрированное железо. Что-то творилось вокруг его живота, какие-то легкие прикосновения рук как бы издалека доходили до сознания, и слышались какие-то голоса. Блаженная слабость разливалась по всему телу, не было сил пошевелить ни единым пальцем, ни даже покачнуть головой. Великое безразличие овладело им, возможность неудачного исхода операции, возможность самой смерти — вот сейчас, здесь, под ножом хирурга, — нисколько не пугала, было лишь чуточку любопытно. Сознание с каждым мгновением все больше мутилось, казалось, вот-вот оборвется связь с внешним миром, но она, становясь все слабее, не обрывалась.