Бубнил и бубнил так, словно искал в этом облегчение, а на душе было гадко.
1964
ГАНТЕЛИ
Сначала она хотела отослать девочку гулять. Потом передумала. Зачем? Рано или поздно все равно зайдет разговор о том, что у нее есть ребенок. Так лучше уж сразу, чтобы не возникло подозрение, будто она пыталась что-то утаить.
Итак, девочка осталась дома, и поскольку этот дом был однокомнатной квартирой, она играла со своими куклами в той же комнате, тихо и скромно примостившись в дальнем углу. Она вежливо поздоровалась с незнакомым дядей и подала ему ручку, ибо так хотела мама. Потом опять удалилась в свой угол и продолжала играть.
— Очаровательный ребенок, — сказал он. — Ваша… сестра?
— Нет, это моя дочь, — ответила она с некоторым вызовом. — Вы удивлены?
— Да нет, почему?
Держался он с подкупающей непринужденностью. Не придавая значения ее приглашению присесть, с привычной актерской уверенностью прохаживался по комнате, рассматривая репродукции на стенах, старинные книги за стеклянными створками шкафа, подойдя к окну, выглянул наружу, где под деревом стояла его машина, настоящий «фиат», привезенный из заграничной поездки. Она не мешала ему осматриваться, ушла на кухню и занялась там нужными приготовлениями.
Ему нравилась ее манера поведения, не скованная рамками условностей, без мещанского стремления казаться иной, чем она есть на самом деле. Ну да, одинокая женщина с ребенком — итог неудавшейся семейной жизни. Бывает, и не так уж редко. Ничего удивительного, особенно для человека, который сам разведен и знает из собственного опыта, как нестерпима совместная жизнь, когда выяснилось и тысячекратно подтвердилось, что люди не подходят друг другу.
Итак, она дала ему время оглядеться в ее жилище. Из кухни доносился аромат хорошего кофе. Ребенок играл в своем уголке, по-видимому, совсем не замечая его присутствия. Сколько лет может быть девочке? Вероятно, года четыре или, пожалуй, все пять. Значит, матери что-то около двадцати пяти. Столько он ей и давал. Двадцать лет разницы? Многовато, пожалуй. Но у людей искусства все мерки несколько сдвинуты.
Она вкатила изящный сервировочный столик. Кофейный сервиз, кексы, конфеты, апельсины и бутылка «Салхино» — вдвоем они переставили все на стол, он помогал, что тоже выглядело естественным, само собой разумеющимся. Девочка настороженно покосилась из своего угла и, казалось, стала играть еще тише.
— Расскажите, пожалуйста, о вашем новом фильме, — попросила она.
— Ох, — рассмеялся он, — интервью вы могли бы получить и на студии.
— Нет, я интересуюсь не для печати, — тоже смеясь, возразила она. — Когда я прихожу домой, журналистика остается за порогом, И сразу становлюсь сама собой, то есть любопытной и глупенькой, как большинство женщин.
— Удивительный порог у вашей квартиры, — поддержал он шутку. — И что, он на всех так действует?
Кофе ему понравился. Он с интересом расспрашивал ее о профессии журналиста, о ее прелестях и муках, о том, почему она ее выбрала, потом разговор зашел о ее природных склонностях, и ей было приятно рассказывать о себе. Ей льстил его интерес, она чувствовала, что интерес был искренним, что расспрашивал он ее с удовольствием. Ему нравилась ее манера говорить о себе с легкой иронией и чуть отстраненно, словно рассматривая себя со стороны. Он смотрел ей в лицо добрым, понимающим взглядом, и ей думалось: «Как было бы хорошо всегда чувствовать на себе его дружеский, все понимающий взгляд».
— Нет-нет, хватит! — спохватилась она наконец. — Мы говорим все обо мне да обо мне, и все это так малозначительно…
— Ну что вы, — возразил он. — Значительно все, что составляет нашу жизнь.
— Не всякая жизнь представляет собой одинаковую ценность. Весь мир интересует, когда и где родился Чарли Чаплин, кем были его предки, во сколько лет он начал ходить в школу и ходил ли вообще, кто была его жена или, скажем, его жены… Но знать то же самое про нашего дворника дядю Федю? Кому это интересно?
— Ну, его следующей жене, пожалуй, как раз интересно, — заметил он, и оба засмеялись.
Между тем девчушка уложила кукол спать и теперь, заскучав, с молчаливым вопросом во взоре посматривала из своего угла на мать.
— Ты что Маргаритка? Гулять тебе, пожалуй, уже поздно, а спать еще рано, да, моя крошка? Поди-ка на балкон, миленькая, полей цветочки.
Она отворила дверь на балкон. Дневная жара уже спала, в комнату дохнуло прохладой. Потом она зажгла торшер с желтым шелковым абажуром, хотя еще было достаточно светло, и включила приемник. Он занялся поисками подходящей музыки, она переставила бутылку с вином на низкий столик, принесла две хрустальные рюмки.