— Вы полагаете, что у ГАИ уже кончился рабочий день? — улыбнулся он.
— С вами ничего не случится! — возразила она тоже с улыбкой. — Я думаю, такой уверенный в себе мужчина может рискнуть на большее, чем глоток сладкого вина.
— Если вы так считаете… — и он стал наполнять рюмки.
Потом он вновь занялся приемником, то вызывал настоящую абракадабру звуков, фонтаном несшихся из-под красной черточки указателя диапазонов, то медленно и осторожно поворачивал ручку настройки, прислушиваясь и комментируя:
— Тут что-то похожее на Прокофьева, его фортепьянная музыка — это музыка сюрпризов, так сказать, музицирование в верлибре, на грани приемлемого, у вас появляется чувство, что вот-вот произойдет скандал, и, представьте, это привлекает… Ах, вот хренниковская полька из фильма «Верные друзья», в мои детские годы это еще называлось «Жил-был у бабушки серенький козлик…». Белорусская «Перепелочка», неисчерпаемая тема для симфониста, поражаюсь, почему никто ее должным образом еще не проэксплуатировал… Такие завывания мы не приемлем, чересчур душераздирающи для нас. Тоскливо-сентиментальные мотивы адресованы тем, в ком еще слишком много осталось от дикого зверя. Психоинтеллектуально развитым индивидам, вроде нас с вами, не нужны крючья, чтобы выволакивать душу из темных глубин.
Она слушала, улыбалась, кивала, подтверждая, что поспевает за ним в его умственном озорстве, и думала: как хорошо мы понимаем друг друга! Ей даже казалось, что он угадывал ее собственные ассоциации, и она уже была готова увидеть перст судьбы в том, что одно из обычных заданий редакции по чистой случайности привело к их знакомству.
В балконной двери появилась девочка. Смущенно поглядела на чужого дядю в низком мягком кресле, чувствовавшего себя, по-видимому, как дома. Он поманил ее к себе указательным пальцем:
— Ну, иди, Маргаритка, иди ко мне. — Он любил детей. — Иди ко мне, потолкуем с тобой немножко.
— Подойди к дяде, моя козочка, — поддержала и мать. — Дядя добрый, он тебя не съест.
Шаги ребенка нерешительны, медленны, как будто кто-то подталкивает Маргаритку в спину, и она идет, лишь подчиняясь чужой воле. Остановилась, так и не подойдя совсем, спрятав ручки за спину, низко опустив голову, так что голубой бант свесился вперед — вот-вот упадет. Он протянул руки:
— Ну, иди, сядь ко мне на колени. Я расскажу тебе сказку.
Девочка сделала еще один маленький, неуверенный шажок. Он посадил ее себе на колено, стал легонько покачивать: «Раз-два, раз-два, едет Маргаритка по дрова». Вдруг девочка резко соскочила на пол, вывернувшись с неожиданной силой из его рук, и убежала в свой угол, села там на низенькую табуретку, забаррикадировалась игрушками, сердито, почти затравленно выглядывает из-за них.
— Что случилось, Маргаритка? — голос матери звучит строго. — Немедленно вернись.
Но девочка не тронулась с места.
— Оставьте ее, — заметил он добродушно. — Чего вы хотите от малышки? Конечно же страшно: чужой дядя.
Из приемника проникновенно зазвучал элегический блюз.
— Пожалуй, наконец кое-что для нас с вами, правда? — Он с усилием высвободился из плена мягкого глубокого кресла.
Она поднялась с дивана, сделала шаг навстречу. Он положил правую руку ей на спину, она подала ему свою теплую ладонь. Неторопливо, как бы в задумчивости, они переступали по ворсистому ковру.
— Странно! — сказал он.
— Что странно?
— Совершенно невероятные вещи приходят в голову! — сознался он. — Только что у меня едва не сорвалась с языка фраза, банальности которой вряд ли найдется что-нибудь равное во всем арсенале человеческого общения.
— Что же это за фраза? Теперь вам придется сказать. Я любопытна, как все женщины, и в этом уже признавалась.
Они говорили вполголоса, да иное было бы и немыслимо сейчас — в небольшой уютной комнате, под негромкую музыку…
— Ну так что? Или ваша банальная фраза совсем уж непроизносима?
— Почти так! Представляете, я чуть было не сказал, что у меня такое впечатление, как будто мы очень давно знаем друг друга.
Она не рассмеялась.
— Знаете, — сказала она после короткой паузы, — банальность за банальность: у меня точно такое же чувство.
Он ощутил, как она чуть теснее прижалась к нему.
И тут из угла, где сидела девочка, послышались странные звуки. Они решительно противоречили интимной атмосфере комнаты, озаренной желтым светом, наполненной негромкой музыкой. Звуки были грубыми, сухими, резкими, они напоминали скрежет стальных колес, катящихся по усыпанным мелкими песчинками рельсам, напоминали лязг столкнувшихся вагонных буферов, не у игрушечных вагонов, нет, на настоящей железной дороге, как в жизни. Он глянул в угол и увидел, как из-под полированной туалетной тумбочки выкатилась пара больших, тяжелых, весом по добрых десять килограммов, чугунных гантелей. Она тоже посмотрела туда.