Разве можно в такую жару спать на солнцепеке? Вальтера мучили кошмарные сны: зеленые чудовища с красными глазами волокли куда-то его Эрику, норовя зарядить ею самолет-снаряд.
— Фу, какая чушь, — вслух произнес Вальтер, проснувшись и мотая головой.
Но тяжесть в голове не проходила, странный звук, похожий на вой сирены, не утихал.
Вальтер огляделся. Солнце уже склонялось к западу. Плюгавый буксирчик тащил по Рейну огромную баржу, нагруженную продукцией ИГ-Фарбен. В зыбкой, раскаленной дымке синели силуэты заводов, величественные, как вечность.
То, что произошло дальше, показалось Вальтеру продолжением его страшного сна. Над центром заводской территории появилось маленькое белое облачко. Оно росло, и усиливался пронзительный свист, раздававшийся у Вальтера в ушах. Вдруг в небо взметнулся огромный куст красно-желтого пламени. Мгновение спустя землю потряс взрыв невероятной силы. Гриб белесого дыма взвился ввысь и расплылся по всему небу, заслоняя солнце. В несколько секунд ослепительный день сменился густыми сумерками. Взрывы послабее гремели оттуда, где вместо многоэтажных корпусов и торчащих в небо труб были видны лишь вихри огня и дыма…
Сквозь едкий дым бежит человек. Бежит по улицам, захлебываясь дымом, не замечая, что полуодет, бежит, ничего не видя вокруг, перед широко раскрытыми безумными глазами тьма непрогляднее застилающего улицы дыма. Он спотыкается, падает, снова подымается и бежит дальше.
Неузнаваемы улицы, по которым его гонит отчаяние. Мертвые коробки с зияющими глазницами окон вместо пусть и убогих, но по-немецки опрятных домов. Провалившиеся черепичные крыши, из-под них торчат скелеты стропил, а между ними все еще болтаются веревки с бельем. Вместо чисто выметенных мостовых и тротуаров сплошная свалка — стекло и черепица, оконные рамы и двери, овощные лотки, домашняя утварь, все изломано, все вперемешку. Совсем как в дни американских бомбардировок.
Ничего не узнать, переменились и вещи, и люди. Людей все больше, все гуще испуганные толпы. Кто спешит к заводу, искать мужа, отца, кто — домой, тревожась о семье, об имуществе. Натыкаются друг на друга, но никому и в голову не приходит извиниться, не до вежливости. Рассердиться, выбранить сбившего с ног тоже нет времени. Не найти дороги к дому, не узнать собственного жилища. Люди стоят перед изувеченными зданиями, в оцепенении глядя на разрушения: каково-то будет все восстанавливать, на одних оконных стеклах разорят спекулянты!
Работая локтями, Вальтер пробивается к заводским воротам. Молча, задыхаясь, с остервенелым выражением на окаменевшем лице, рвется он туда, и люди расступаются перед ним, давая дорогу и словно признавая его право быть там среди первых.
Но доступ к воротам закрыт. Цепь полицейских сдерживает толпу, чтобы не запрудила проезд. В заводской проходной хозяйничают французские солдаты, они только выпускают наружу, войти нельзя, а выходить, похоже, некому, если не считать тяжелораненых, их тащат через проходную на носилках. В удушливую смесь гари, дыма и газов врезается пронзительный звон, один за другим, тесня обезумевшую толпу, в ворота проскакивают красные автомобили, пожарники на ходу натягивают противогазы, исчезают в дыму. А толпа ревет, чего-то требует, рвется куда-то, полицейские хладнокровно действуют резиновыми дубинками, время от времени для острастки стреляют в воздух.
Резко сигналя, во двор въезжает колонна американских военных грузовиков. Словно горошины из лопнувшего стручка, выпрыгивают солдаты в стальных касках, с автоматами, в своей подогнанной по фигуре форме цвета хаки. Слышны отрывистые команды, и кучка горошин раскатывается во все стороны. «Американцы заняли все входы и выходы на двенадцати километрах ограды», — передают друг другу в толпе, новость распространяется со скоростью телеграфа.
Сирены автомобилей — пожарных, полицейских, санитарных, — рев толпы и гудящего пламени, визг и шипение водяных струй, грохот рушащихся зданий сливаются в общий гул, и над всем этим вдруг взлетает отчаянный женский вопль — кто-то узнал среди раненых на бесконечном конвейере носилок мужа, брата, сына… На площади у ворот вереница санитарных машин — подъезжают, уезжают, возвращаются снова. Трупы вывозят на грузовиках, крытых брезентом, рессоры машин оседают под тяжестью страшного груза.
Через четверть часа после взрыва на месте происшествия появились репортеры десятков газет и агентств. На территорию заводов их не пустили, и они, пробираясь в толпе, собирали слухи, фотографировали с крыш. То один, то другой наводил объектив на голого до пояса человека, на лице которого отражалось глубокое потрясение: великолепный кадр!