Кэмдин смотрит на свою рубашку и большую часть выпирающего живота.
— Мне он нравится.
— Мне все равно, нравится ли он тебе. Маленькие девочки должны прикрывать свое тело.
Она хмурится еще больше.
— Почему?
— Потому что я так сказал, — рычу я, раздраженный тем, что она ставит под сомнение мои правила. — Когда тебе будет восемнадцать, ты сможешь носить все, что захочешь. А до тех пор твоя рубашка должна прикрывать пупок.
Ее лицо морщится от раздражения, когда она поворачивается и шагает тяжелой походкой в свою комнату.
— У тебя слишком много правил!
Я точно знаю, что мальчики думают о девушках, которые носят укороченные топы. И хотя она еще ребенок, я не допущу, чтобы какие-то неряшливые мальчишки дружили с моей дочерью из-за того, что она полуодета.
Если вы еще не поняли, то мне п*здец. У меня есть один ребенок, который увлекается ведьмами, а второй, похоже, вырастет шлюхой.
После завтрака я сажаю детей в свой грузовик. Слава богу, Кэмдин одета в обычную рубашку, а ее пупок прикрыт.
Я езжу на побитом Ford 350 конца девяностых, и если работает обогреватель, то забудьте про кондиционер. Даже в жару машина долго прогревается.
— Холодно, — комментирует Сев, дрожа в своем детском сиденье. Когда она натягивает перчатки, ее голос едва слышен из-за гула дизельного двигателя.
— Всегда холодно. — Я потираю руки, наблюдая, как она и Кэмдин пристегиваются, и кладу конверт с документами на сиденье рядом со мной. Улыбаюсь про себя, предвидя реакцию Тары. Я знаю, почему она продолжает присылать их обратно, надеясь, что я передумаю и подпишу их, но это не так. Она больше не будет говорить, что мне делать. После всего, через что она заставила меня пройти, Тара больше не командует. Я сам все решаю.
— Мой нос замерз. — Сев активно трет его.
Я поворачиваюсь к ней и хватаю одеяло, которое она пинает и постепенно скидывает на пол.
— Перестань так делать. Оно сейчас упадет.
В Амарилло (Прим. пер. Амарилло — город на юге США) в декабре… холодно. Летом жара и засуха, но эти зимы заставляют задуматься, почему ты здесь живешь. Температура меняется от 106 до -6 (Прим. пер. Шкала по Фаренгейту, 106°F = 41.11 °C, — 6 F= -21.111 °C) в мгновение ока. Ветер никогда не перестает нести ужасные запахи со скотных дворов, а где-то между сухой равниной и городом находится ранчо Грейди, где мы с семьей прожили всю свою жизнь. До этого там жили мои дедушки и прадедушки. Это ранчо принадлежит моей семье уже более ста лет, и поэтому я никогда не уеду отсюда.
Дорога до детского сада Кэмдин недолгая, но это дорога в другую сторону от мастерской, где я работаю, которая находится буквально в нескольких минутах ходьбы от моего дома на ранчо. Я унаследовал этот бизнес от моего отца, мы ремонтируем, в основном, тракторы и тяжелую технику, но иногда к нам попадают случайные автомобили и местные клиенты, которые не хотят вести свои машины для ремонта в город. Пока живем в Амарилло, мы находимся за городом, вдали от трассы 66 (Прим. пер. Route 66 — в разговорной речи также известно как «Главная улица Америки» или «Мать Дорог») — одно из первых шоссе в системе нумерованных автомагистралей США) и парков развлечений. От нас не видно Ранчо Кадиллаков (Ранчо Кадиллаков (англ. Cadillac Ranch) — художественная инсталляция, созданная в городе Амарилло, штат Техас, в 1974 году, состоит из десяти автомобилей Cadillac, выпущенных в период с 1949 по 1963 год, закопанных капотами в землю), и если мне не надо в город, то я туда и не еду. Ненавижу пробки, других водителей и предпочитаю ездить на квадроцикле больше, чем на лошади. Вот, вы уже знаете немного обо мне. Даже чуть больше, чем прошлой ночью.
— Я тоже чертовски ненавижу людей, — говорит Кэмдин, когда кричу на трактор, который решает, что сейчас самое подходящее время, чтобы заглохнуть. Хоть у нас и не загруженное дорожное движение на проселочных дорогах, но у нас есть тракторы, и эти хреновины думают, что владеют дорогой.
Я смотрю в зеркало заднего вида. Черт, даже Сев молча уставилась на нее. Мои девочки, которых учат говорить «сэр» и «мэм», им втирали виски в десна, чтобы обезболить прорезывание зубов, у них ободранные коленки и щеки в грязи. Их волосы растрепаны, они могут закинуть удочку, почистить рыбу без посторонней помощи (не рассчитывайте на то, что мы ее съедим), и стреляют крупной дробью (пока не точно), и улыбаются каждый раз, когда я называю их «милые».
Они знают, что я ругаюсь. Они выросли среди ковбоев. Бл*дь, кретин, киска, дрянь, ублюдок, мудак, членосос, гондон, иди на хер!.. все это они ежедневно слышат от парней в мастерской или на скотных дворах. Но они знают, что если хотя бы сложат губы, чтобы произнести такое слово, то проведут некоторое время на стуле, от которого у них будут болеть задницы.