– А вы тоже любите собак? – спросила малышка, прижимая к себе счастливого щенка терьера.
– Нет, милая, я люблю котов, – под смех фотографов ответила княжна, поглаживая девочку по голове с двумя милыми косичками каштановых волос. Наверное, именно с этого момента стало модным говорить про княжну не только гадости. Помнится, последняя, узнав о волне любви, вызванной не работой дворца, скакала на кровати, не обращая внимания на снисходительный взгляд Хезер. В тот момент она была действительно счастлива.
Он позволил себе совершать глупости вплоть до момента как Дворец официально представит Сору Ямада его невестой. Эгоистично и жестоко, но до этого момента он и не собирался «вести правильный образ жизни» – негласно ему даже позволили это. Какие-то жалкие последние месяцы чистого безумства в рамках закона. Вот только расписывая свои планы, Куроки постоянно не задумывался о чувствах Соры. Да и Анне было на них глубоко наплевать, хоть где-то в глубине души совесть легко царапала сердце.
– И что это за хмырь на фото? – спросил Куроки, откинувшись на спинку пластикового стула. Был обычный знойный полдень, в котором солнце уже было разогрето до предела, одаривая гостей и жителей своим теплом, заставляя прятаться в тени и у кондиционеров.
Анна отобрала газету и всмотрелась в фото, к ее удивлению, расположенное на первой страницы местной прессы. У нее с утра болела голова, так что очередная игра в «уколи меня словами», ей была не интересна.
– Какой именно? – девушка, подняв солнечные очки на голову и закрепив их в волосах, посмотрела на упонца, довольно забавно выглядевшего в своих хлопковых штанах цвета морской волны и белой рубашке. – Если ты о том, что справа, то это, мой милый, бой брат.
В ее голосе явно звучала легкая позволительная усмешка и укор, что он так просто позволил своим чувствам вылезти наружу.
– Я о другом, – Куроки даже не удостоил ее взгляда, продолжая рассматривать окружающий местный колорит, состоящий из поляков и краинцев. Он хотел побыть с ней там, где их никто не узнает и не догадается искать и вот они в Польше. В крохотном городке, почти на границе с Краиной. В самом начале их маленького путешествия, ради которого ему еще дома пришлось найти карту мира, дабы понять, куда же его тянет эта безумная европейка. Но не в этом суть. Главное, что они с княжной походили на туристов, пусть юноша все же чувствовал, что за ними наблюдает чья-то охрана. Вот только он почему-то не спешил делиться этим ощущением с Анной. Хрупкий маленький мирок, полученный благодаря вранью и самостоятельному устроенному светскому рауту.
– Это Виктор, – Анна посмотрела на принца, как на неразумное дитя. Она просто забыла, что в остальном мире Руже просто не имел политического веса. – Его смело можно назвать другом семьи. Впрочем, он довольно интересный собеседник.
– Так же как и твой… Джаред? – усмехнулся Куроки, взяв бокал с ледяным вишневым соком. – Или я не прав?
– Мне кажется, у кого начались критические дни? – девушка резко отложила газету и посмотрела на собеседника. Она никак не могла понять, что же с ними творится весь день. Может тому виной ее головная боль, что обожала ее преследовать?
Они лишь вчера утром прилетели сюда разными рейсами, заказали один номер с двумя спальнями, оплатив специальной кредиткой Хезер, гуляли всю ночь по ярко освещенному неоновыми лампами городу. Но сегодня утром их словно подменили. Появилась какая-то нервозность. А завтра они улетали в Рим.
– Что-то не так? – Анна протянула руку и коснулась его руки. – Что-то случилось?
Был еще вариант спросить «это из – за твоего «хвоста»?», но она не стала. Зачем рушить это равновесие?
Он непроизвольно вздрогнул от ее немного встревоженного тона – она еще ни разу не была настолько ласковой. В его странных мечтах она всегда язвила и упрекала, и возможно именно это оставляла его на плаву, не давая с головой нырнуть в любовный омут. Куроки глубоко вздохнул, как учат в книгах и на бесполезных тренингах в университете, но не помогло. Его впервые мучила осознанная ревность к этому тридцатилетнему старику. Какое странное открытие до дрожи в коленях и нетерпения. И как смешно, ведь когда ему будет тридцать, он поймет, что старость это когда твои дети говорят «но в вашем веке все было иначе».