А может в июле прошлого года после одного лишь слова он осознал, что назад уже пути нет. Куроки продолжал писать письма Анне, но все чаще в них начали появляться Сора и Такэо и уходить куда-то юношеская страсть и задор. Оставались лишь прямолинейные «с любовью» и «все будет хорошо», но это были лишь некие константы в их жизни, простая истина: чем старше они становились, тем крепче становилась их любовь. Простое осознание теплоты и нежности, без прошлых порывов и учащенного сердцебиения.
Куроки уже не мог поверить, что всего три года назад, чуть не сорвался и не поехал к Анне. Просто ради того чтобы обнять, услышать вживую ее голос, рассмеяться в ответ. Разве это не безумие? Это влюбленность. И теперь эта былая влюбленность сидела в уголке его памяти, такая же двадцатилетняя и читала книгу, отдавая всю сцену Соре. И это было правильно.
– Если я скажу, что все будет хорошо, ты мне поверишь? – его жена прижалась щекой к его плечу.
– Я постараюсь, – Куроки поцеловал ее в черноволосую макушку. – Но мы не минем кризиса.
– Ты боишься, что люди снова будут недовольны? – ее темные, чуть миндалевидные глаза, выдавали тревоге.
– Я боюсь, что нам придется затянуть пояса потуже и на время прекратить гуманитарные поставки в Африку.
– Но мы обещали…
– Это один из пунктов выхода, – покачал головой юный император. – Если нам предстоит выбрать между голодающими Африки и упонцами, ты знаешь, кого я выберу. И для меня это будет единственно верный выбор.
– Но свою сентябрьскую поездку с Красным Крестом я не отменю, – с нажимом произнесла Сора. Это была ее отличительная черта – она ненавидела не сдерживать обещания, доводя себя до нервозности если такое случалось. – Это будет хоть какое-то оправдание.
– Чему? – удивился Куроки.-тому, что правительство в кои-то веки решило действовать во благо своей страны?
– Анна бы этого не одобрила, – неожиданно произнесла она, чуть отдалившись от мужа.
– Ты уверена? – снисходительно улыбнулся тот. – Милая, она пусть и заниматься благотворительностью на всех континентах, но мораторий на смертную казнь в своем княжестве именно она сняла.
– Ты словно гордишься ей.
– Как и тобой, – Куроки отвернулся в сторону огромного окна, за которым уже начал просыпаться город. Он непроизвольно вспомнил недавнее фото Анны: она сидит с все еще больным Альбертом и теребит серебряный кулон на браслете в форме изгибающейся спирали, на которой еле заметно, для тех, кто знает, где искать, выгранена фраза из какого-то роскранского стихотворения, что Анна переводила ему в одном из писем. Он же запомнил из него лишь, что за некой чертой его ждут те, которых он любил. Странное, грустное стихотворение, но княжна была настолько им очарованна, что он просто не мог не заказать для нее такой кулон – единственный в мире, как и его хозяйка. Жаль он не понял стихотворения.
– Говорят Гейл пишет новую книгу, – решила нарушить молчание Сора. Она не так давно себе призналась, что ей нравится, как пишет княжна. Легко и по – простому, и как Сора среди строк ищет намеки и посланиях, нелепости. Она, даже умеючи хорошо рисовать пыталась иллюстрировать для самой себя сцены из книг, проживая их, чувствуя дуновение того ветра из Грепиль. А ведь все начиналось с банального «изучение врага», что же знал, что ее затянет?
– Да, – ответил Куроки, чуть улыбнувшись. Кажется, шторм миновал. – Она вновь взялась за фантастику.
– Наконец-то и на моей улице праздник, – Сора, любившая мистические короткие рассказы, легко сжав руку мужа в знак прощания, вышла из комнаты, дабы понаблюдать за спящим сыном, раз самой не до сна. Она благодарила весь окружающий свет, что может ласкать и лелеять это крохотное чудо, что лишь открыв свои темно – карие глазки начинал улыбаться во весь рот. Как же она не хотела чтобы он взрослел.
20.02.2006
Вчера Саша вернулся домой на каникулы. Такой смешной: он слишком привык к роскранскому языку и теперь постоянно путает слова. Хотя… Я и сама была такой. На пару мгновений показалось, что и Альберту стало лучше. Но все это ложные надежды – врачи разводят руками и темнят. По их мнению пересадка должна была помочь, но, увы это не так. Он словно тает на наших глазах, понимает что происходит. Смирился. А мне страшно! Альберт запрещает грустить, приказывает улыбаться при нем, при прессе. Противно изображать счастливую семью, когда внутри гуляет страх. Но как скрыть уставшую и разбитую маму, Виктора, что толкает инвалидную коляску с полусидящим князем. И мы с Сашей, оглядываемся по сторонам в поисках фотовспышек.