— Жив, родненький, жив, — вместо грозных слов радостно сказала она. Сердце у нее громко стучало, ноги от волнения подкашивались. — Жив, — сказала она еще раз и остановилась, чтобы перевести дыхание.
Только теперь наконец Кошкин понял, что нельзя так бессовестно издеваться над старым человеком. Но что поделаешь, когда у него такой испорченный характер? Он вот и сейчас, откашлявшись, не сказав бабке ни слова, побежал одеваться.
Правда, когда Кошкин оделся, он предложил Серафиме свои услуги — помочь донести ведра, но та категорически отказалась.
— Что ты, малец, куда тебе такая тяжесть? Я уж сама как-нибудь, — сказала она.
Кошкин не сомневался, что обещанные двенадцать копеек она ему даст и так, без напоминаний и услуг, но все-таки сказал:
— Тогда, Серафима Ивановна, разрешите хотя бы одно ведро.
— Да я уж раздумала дальше-то идти. Домой вернусь. Куда я такая, вся мокрая? Только людей напугаю. Вон мой домишко, — кивнула она.
Не будем говорить, как хотелось есть Кошкину. Он взял ведро с луком и редисом, не удержался и, бросив на Серафиму извинительный взгляд, положил в рот луковое перышко.
— Есть хочешь, — сказала Серафима, подхватывая второе ведро. — Дойдем до дому, я тебе свежей картошечки отварю. Да нет, чего варить-то, готовая есть, сваренная. Поешь с маслицем.
При упоминании о картошке с маслом у Кошкина от радости точно расперло грудь. Даже идти стало легче.
Домишко у Серафимы был с виду неказистый. Однако низенькая комната, она же и кухня, где жила Серафима, сияла чистотой и порядком. У окна, заставленного горшками с геранью, стояла железная кровать с блестящими набалдашниками. Кровать и подушка были покрыты кружевным покрывалом. Чуть ближе к дверям высилась беленная известью широкая плита.
Напротив плиты, возле обеденного стола, и уселся Кошкин, как только вошел в избу.
Серафима затопила плиту и поставила в кастрюле подогревать картошку. Потом подлила в нее масла. Приятный запах, распространявшийся по комнате, вызывал в желудке Кошкина страшные мучения. Но он стойко переносил их. И только когда на стол была подана дымящаяся паром кастрюля, он, не дожидаясь вилки, за которой пошла Серафима к шкафу, схватил самую крупную, жирно политую маслом картофелину и, почти не разжевывая, проглотил. Не потребовалось вилки и для остальных картофелин.
Но гостеприимство Серафимы этим не ограничилось. Насыпав в эмалированную чашку муки, она, не отходя от плиты, замесила тесто, и не успел Кошкин съесть картошку, как на горячей сковороде весело зашкворчали оладьи. Появились чай с молоком, сметана к оладьям, мед и смородиновое варенье.
Кошкин не пренебрегал ничем, съедал все. Да и как было сдержать себя, когда все, что попадало к нему в рот, точно таяло на языке. «Вкуснятина-то какая», — сказала бы в этом случае Ольга.
Но наступил момент, когда говорят: «Сыт человек по горло». Утолил голод и Кошкин. И, как всякий насытившийся человек, он незаметно для самого себя поддался тому блаженному состоянию, когда хочется и поговорить, и получше познакомиться с тем, кто находится сейчас рядом с тобой.
Насчет того же — поговорить и познакомиться — не прочь была и хозяйка дома.
— Как все-таки зовут-то тебя, парень? — заинтересованно спросила она.
— Ленька, — уже не раздумывая, ответил Кошкин. — Ленька Кошкин. А этого? — показал он в свою очередь на портрет в рамке возле окна.
— Этого? Этого звали Тимофеем, — сделавшись вдруг задумчивой, ответила Серафима.
— В пограничной форме!
— Он и был пограничником, сынок-то мой…
— Это ваш сын? — с удивлением переспросил Кошкин.
— Сынок…
— А где же он сейчас?
Серафима отвернулась, пригибая голову, вышла за дверь, а когда возвратилась, глаза ее были влажными. Эх, если бы знал Ленька Кошкин, если бы он только немного знал о ее жизни, разве бы он задал такой вопрос!
— Вкусно вы очень готовите, — сказал он.
— Вкусно?.. — Серафима вдруг отчего-то закинула голову назад, и по ее щеке проползла медленная слеза. — Спасибо тебе, Лень, что так сказал. Спасибо.
И опять не знал Кошкин, что вот такие же, примерно, слова, какие вырвались у него сейчас, сказал Серафиме один уважаемый человек, директор школы. Это было несколько лет назад, в тот год, когда подошел срок уходить школьной поварихе Серафиме на пенсию.
— Где мы найдем такого повара? Может, еще повременим с увольнением? — упрашивал директор.