Мы все время друг у друга на глазах, нам известны не только все без изъятия произведения друг друга, но и то, как возникает замысел, как он зреет, как автор мучительно ищет форму и героев. Так вот и мне случилось быть у истоков, у самых истоков второй большой повести В. Александровского «Юлька». Эта вещь тоже включена в предлагаемую книгу. Это было время, когда только зарождалось движение бригад коммунистического труда. Не все и не везде сперва у нас получалось с этим делом. И помнится, Александровский сказал тогда приблизительно такие слова: «Пусть не выходит еще так, как хотелось бы, но даже если есть хоть одна бригада коммунистического труда, где достойно выразился этот замысел, — права именно эта бригада. Это рабочий класс ищет новую форму своего самовыражения». Он дни и ночи пропадал в депо, в общежитиях, был в цехах и у станков — припоминал то, что знал когда-то сам — для того, чтобы не только знание этой жизни и работы укрепить, а чтобы и руки вспомнили тяжесть и легкость, холод и теплоту металла… Так возникала повесть о деповской девчонке, бывшей детдомовке, о том, как росла она внутренне и взрослела внешне, как тянулась к людям, как хотела их доверия, как боролась она за себя и за свою любовь. В повести не прокладывают жизненно важных для страны трасс, не открывают новых месторождений, не изобретают — как часто теперь это происходит в кино — препарат, вещество с глобальными качествами. Здесь всего-навсего восстанавливают паровоз, который когда-то тоже восстановили на субботнике, и потом этот паровоз докатился по железным дорогам гражданской войны до самого почти Тихого океана. И паровозик-то небольшой — «овечка», по-старому. И то — это на все депо. А на долю Юльки приходится всего-то один конус инжектора. Но как много в этом малом. Да и не малое это вовсе, если, научившись затачивать резцы, «ловить» сотые доли миллиметра, человек одновременно постигает смысл и дух коллективного труда, если он вдруг начинает сознавать, что он тем и прекрасен, что он не сам по себе, а вместе со всеми, что ему не дадут упасть «плечи, друг к другу прижатые туго».
Нельзя сказать, что повесть В. Александровского — произведение без неудач, ровное. Но В. Александровскому удалось в ней главное — он сумел увидеть и передать нам тягу рабочего человека к человеческому и профессиональному, в конечном счете — к социальному росту. Органическую потребность людей в творческом поиске. Стоит, пожалуй, сравнить обе эти повести — «Когда нам семнадцать» и «Юлька». Героев разделяют десятилетия. Они во многом разные — эти семнадцатилетние ребята. И что-то от ребят 30-х годов Юлька утратила, но что-то в ней есть и свое, то, чего не было еще у них. И все же главное в них общее — опять же поиск возможности наиболее полно отдать себя людям. Может быть, партийная работа научила В. Александровского под таким углом видеть жизнь и людей.
Критика наша мало писала об этой повести. Я не стану вдаваться в анализ причин этого. Но хочу сказать, что вещь эта стоила серьезного, пусть нелегкого разговора. Много в ней такого, что оставляет ее интересной и для нового поколения семнадцатилетних, и для тех, кто ведет это поколение к его второму человеческому рождению. И свидетельством тому служат письма, которые автор получает от учащихся ГПТУ, рабочей молодежи, ее наставников, хотя прошло уже 13 лет со дня выхода в свет этой повести.
«Юлька» — не второе, после повести «Когда нам семнадцать», произведение. Были очерки, были книги очерков. И о некоторых из них стоит сказать несколько слов. Федор Васильевич Ламаш — лесоруб, старший мастер лесопункта — это по должности, а по призванию — лесник. Иван Игнатьевич Денекин — знаменитый бригадир знаменитой рыболовецкой бригады. С этим человеком встречался и я. И я, так же как В. Александровский, был до глубины души взволнован его человеческой мудростью и простотой, сразу как-то с первой встречи поняв всю неизбежность и необходимость такого человека на Дальнем Востоке. Большой, с длинными руками, с пронзительными, в удивительно густых, как у девушки, ресницах, голубыми глазами, хитровато поблескивающими из-под невероятно черных и широченных бровей. Таков он и в очерке В. Александровского «Человек и море». Здесь не было даже намека на то, чтобы перефразировать хемингуэевское «Старик и море». Просто они так и воспринимались — Денекин и Охотское побережье, и трудные рыбацкие сутки, и нелегкие рыбацкие дела — иной категории, кроме такой же большой, как сам герой очерка, рядом с ним не поставишь. Да, человек и море. И никак иначе говорить здесь было нельзя — только по такому счету.