Но в тот момент, когда последняя ее нота еще звенела где-то в бездонной вышине, на сцену ввалился Мишка Егоров. Он еле держался на ногах. Взлохмаченные волосы его торчали из-под фетровой шляпы, костюм был измят.
— Привет, девочки! — пробасил он, помахивая шляпой. — Вот я вас и наш-шел!..
В зале раздались смешки.
— Нашел, черт возьми! — еще громче и радостнее заявил Егоров.
— Занавес! — заорал Пашка.
Занавес, как назло, заело. Наташа с Юлькой пристыли к месту. Пашка потянул Егорова за рукав со сцены, но тот продолжал свое:
— Я л-люблю тебя, Наташка! Вот т-такую, курносую, с веснушками! Л-люблю!
— Бис! Повторить! — крикнула со своего места Зинка.
Из-за кулис выскочили седобородые парни и подхватили Егорова под руки.
Никогда еще зрители железнодорожного клуба так не смеялись, как в этот вечер…
Егоров, видно, пробирался в клуб по оврагам, не разбирая дороги, локти его светлого пиджака и брюки были в глине и в репьях.
Юлька, с ненавистью взглянув на Егорова, вдруг увидела его сухие, горящие глаза. Она перевела взгляд на Наташу, та тоже, не отрываясь, смотрела на него.
Куракин, засунув руки чуть не по локоть в карманы, вышагивал вокруг них.
— Морду тебе за это надо набить, служитель искусства! Дерьмо ты, а не служитель! — Пашка с досады плюнул, хотел увести Егорова домой, но тот тяжело отстранил его рукой:
— Уйди с глаз!
К нему подошла Наташа. Губы ее слегка дрожали.
— Пойдем, — мягко сказала она. — Возьми себя в руки, и пойдем.
Мишка с трудом поднялся, и они ушли.
— Чтобы я еще когда-нибудь согласился… оторвите мне голову! — горестно вздохнул Пашка. — А Мишка-то, Мишка! — вдруг расхохотался он. — Привет, говорит, девочки! Ничего себе привет, шесть на восемь!.. Пойдем взглянем, как они там передвигаются, — вдруг предложил он Юльке.
Вышли через черный ход. Проходя мимо фонаря, Пашка увидел на песке нарисованного Юлькой человечка.
— Знакомый портрет, — присвистнул он. Остановился. Поднял прутик и подрисовал человечку хвост — длинную извилистую линию.
Начал накрапывать дождь.
— Слушай, Юлька, иди-ка ты в клуб, — предложил Пашка. — Я один прослежу, как они дойдут.
Юлька вернулась в гримировочную. Артисты торопливо переодевались и один за другим исчезали в фойе, где приглушенно звучал вальс.
Придерживая рукой накинутое на плечи пальто, Юлька вышла на сцену. Но странно: тогда заполненный, грозный в своем нетерпении зал не имел границ и простирался, казалось, до самого Амура и в обе стороны, насколько хватало Юлькиного мужества представить себе. А сейчас он опять обрел свои размеры, и в его темной глубине Юлька видела самые обыкновенные стены.
Она попробовала запеть, но голос не летел, не рвался ввысь, он словно сделался много слабее.
Юлька по ступенькам спустилась в зал и пошла на луч света, проникавший сквозь неплотно прикрытую дверь. У самой двери на спинку стула она положила пальто.
В просторном фойе, подхваченные потоком вальса, кружились пары. Юлька, держа в сжатом кулачке уже поникший букетик, медленно шла вдоль стены и чувствовала на себе взгляды девчат и парней. Она не оглядывалась, только щурилась навстречу свету.
На лестнице, ведущей вниз, в курилку, Юлька столкнулась в Цыганковым. Торжественный, в темном бостоновом пиджаке и в желтой рубашке с голубым галстуком, он посмотрел на Юльку тем же изучающим взглядом, что и в цехе, и сказал:
— Ничего. Можешь, девка. Вот это твое дело и есть. А токарь ты все-таки хреновый. Металл — мужское дело, не девичье. Это я тебе говорю.
Юлька не обиделась. Она внимательно оглядела его всего, неуклюжего в своей торжественности, с впалыми щеками, и вдруг, усмехнувшись, подумала: «Вот почему ты не снимаешь в цехе кепку. Лысеешь, Цыганков!..»
Вальс кончился, наступила заполненная шумом и говором пауза. В фойе появился Куракин. С его плаща стекала на паркет вода. Он постоял, точно кого-то отыскивая, и вдруг крикнул громко и радостно:
— Гроза!.. Товарищи, на улице гроза!
В этот момент грянул гром. Все на мгновение примолкли, потом поняли и, увлекая за собой Юльку, хлынули к дверям.
Над Амуром, над поселком, над городом развернулась во всем блеске первая майская гроза. Молния вспыхивала почти беспрерывно. Гремел, раскатывался гром. Целыми потоками на пылающие голубым пламенем железные крыши, дорогу, тротуары рушился дождь, плотный и прозрачный. Когда гасла молния, он сам светился голубым. Хотелось закрыть глаза и подставить ему лицо, плечи, руки, все тело.