Кто-то постучал в дверь.
— Ты чего, Юлька? — спросила, входя, Наташа, с удивлением рассматривая растрепанную, заспанную Юльку с припухшими от вчерашних слез веками.
Юлька не ответила.
Наташа разделась и стояла перед ней тоненькая, светлая, в сером штапельном платье. На голове у нее чудом держалась голубая газовая косынка. Казалось, дунь, и она улетит, как легкое облачко.
— Я к тебе из аптеки. Лекарство приготовят через сорок минут.
— Опять у тети Маши приступ? — спросила Юлька.
— Ослабла она. Почти все время лежит. Ноги сильно отекли. В больницу ложится не хочет. А ты чего так долго спишь?..
Наташа читала письмо долго. Юлька успела за это время навести в комнате порядок, нарезала хлеба, поставила на стол сливочное масло, банку сгущенного молока.
— Неприятная вышла история, — Наташа отложила в сторону письмо.
— Он, конечно, не виноват, — начала Юлька. — Это все она…
— А откуда ты знаешь?
Юлька промолчала.
— Ничего, Юлька, Гриша твой — человек мужественный. Сейчас ему тяжело. Ты чаще пиши ему.
— Я буду писать, обязательно буду писать, — быстро согласилась Юлька. — Сегодня отправлю ему письмо.
Губы у нее дрожали. Наташа нахмурилась.
— Я понимаю — он твой брат. Но и тебе, Юлька, тоже многое для себя решить надо. Это письмо важнее для тебя, чем для него.
Наташа ушла, и Юлька задумалась. В окно кто-то бросил камешек. Зазвучал знакомый тенорок Пашки Куракина:
Пашка в новом сером костюме, с выпущенным на пиджак воротником шелковой лазоревой рубашки, в сдвинутой на затылок кепке, из-под которой выбивался светлый чуб, с гитарой наперевес стоял в скверике перед Юлькиными окнами.
— А где шпага? — спросила Юлька, распахнув створки окна.
Пашка растопырил свои длинные пальцы и сжал их в кулак. Кулак получился плотный.
— Не робей, если кто нападет, отобьемся. Шпагу в получку куплю.
Ловко подпрыгнув, он уселся на подоконник, едва не задев кепкой за верхнюю перекладину рамы, и сразу загородил все окно.
— Хочу тебе предложение сделать, — сказал он, устраиваясь поудобней. — Воскресный денек, солнышко, воробушки чирикают. А ты замуровалась в четырех стенах…
— Какое предложение?
— В кино — на восемь тридцать.
Юлька отрицательно покачала головой:
— Не хочется.
— До чего же мир обезлюдел, — вздохнул Пашка. — Андрей к своему Каллистратычу укатил. Жорка тоже куда-то смылся. Э-эх… Вот из-за чего не люблю я выходные дни. И выспишься, и двести граммов с прицепом протянешь, а все равно, скука… Будто неприкаянный ходишь.
Он скользнул взглядом по Лизиной кровати и словно нечаянно спросил:
— Пишет?
— Нет, ни одного письма, — ответила Юлька.
Она не стала рассказывать, что два раза уже приходил комендант и спрашивал, когда вернется Елизавета Орлова: ремонтируют общежитие вагонников, и ему надо срочно расселять людей.
Пашка принялся наигрывать на гитаре.
Из окна хорошо просматривалась поселковая улица. По обеим сторонам ее возле домиков в розовом кружеве цветущих вишен зеленели сады. В комнату долетал шум молодой листвы. Дальше за поселком и за светлой полосой реки синел Хехцир.
— Смотри, к нам приближается сам Георгий Александрович Бармашов со своим ФЭДом! — вдруг сказал Пашка, легонько подтолкнув локтем задумавшуюся Юльку.
Жорка был, как всегда, озабочен.
— Что, опять общественная работа? — невозмутимо спросил Пашка.
Жорка снял очки, старательно протер их платком и снова водрузил на нос.
— Да, клумбы надо вскопать. Завтра рассаду привезут, а никто не хочет. Отлынивают под всякими предлогами.
Пашка лениво потянулся и спрыгнул с подоконника.
— Я тебе сочувствую, Жора. Несчастный ты человек. Ни сна, ни отдыха измученной душе… — Он незаметно подмигнул Юльке. — Слушай, отказывайся ты от таких поручений. Сердцебиение какое-нибудь придумай, расстройство нервной системы и мозговых извилин.
— А может, все-таки вскопаем вон те три клумбы, у штакетника? — помолчав немного, нерешительно предложил Жорка. И с надеждой посмотрел на Юльку и Пашку.
— Неси лопаты, — сказала она, — я сейчас выйду.
— Вы там оставьте немного целины, я вечером докопаю! — крикнул вдогонку Куракин.
Там, где Юлька перевернула первый пласт, комья словно тронуло сединой: земля подсыхала. Юлька переворачивала новые пласты, и вдруг вспомнила свое детство, словно заглянула в длинный тоннель. Где-то на другом его конце в маленьком солнечном квадратике начиналась ее жизнь: было там распаханное, выпуклое, до бескрайности огромное поле, от которого вот так же томительно тянуло духом земли. Юлька стояла на краю этого поля и смутно предчувствовала, что все это, до самых синих сопок, ей предстоит пройти.